Русский лабиринт (сборник)

– Ну, так вот. Сгоряча она это выпалила, говорит, но такое страшное сгоряча в голове не появляется – уже дьявол вел ее. И воистину – по мере того, как он охладевал к ней, эта мысль в ней крепла, разрасталась и, видно, так уже изнутри давить начала, что как-то утром не в школу детей повела, а в лес. Детям сказала, что по грибы, а эти Божьи создания и радуются, что на занятия не нужно идти. Топорик с собой из амбара прихватила – в лукошке под рушником спрятала. И вот углубились они в лес ненамного, а она их и зовет – белый гриб, мол, нашла, да огромный. Подбегают ребятишки, спрашивают – где, а она кивает – вон, под тем пеньком. Они и нагнулись гриб найти, она топор вынимает и замахивается. Тут девочка обернулась и онемела – в глаза матери смотрит, не шевелится. И паренек тоже обернулся и застыл. Женщина эта говорила мне, что только это детей и спасло, пошевелись хоть кто-нибудь, опустила топор бы на голову. И вот так они с минуту друг на друга глядели – и вдруг разом прошло наваждение, мать вдруг на себя, как бы со стороны посмотрела, ужаснулась и потеряла сознание. Когда очнулась – темнело уже, никого вокруг, и детей, конечно тоже.

– Ну, обошлось, слава Богу, – выдохнул Платон.

– Не совсем, – покачал головой батюшка. – Этим самым топором она в тот же вечер своего сожителя порешила. Мне вот еще что… не странным даже… не знаю, как точно сказать… характерным показалось. Перед тем, как гражданского мужа зарубить, она это отчетливо помнила, скотине корм дала, собаку покормила, курей, а потом только снова за топор взялась. Сознательно уже, значит, осознанно. Лечилась потом много лет принудительно – несмотря ни на что, признали ее на суде невменяемой, потом, конечно, отпустили. Так вот даже теперь боится у Господа Бога прощения вымаливать. Но милостив Вседержитель наш, и я ее вразумлял, как мог.

– Господи, страхи какие, – снова перекрестилась Пелагея Никаноровна. – А дети что ж?

– Дети-то? Детей так и не нашли, то ли так спрятались в каком-нибудь глухом месте – широка Россия, – то ли… не помнит она точно, когда сознание у нее отключилось, боится, что все-таки… ну вы понимаете. Но хоть все там обшарили, и с солдатами даже – никаких тел или крови не нашли. Я это к чему рассказал, – мягко улыбнулся отец Иоанн. – Не всякую страсть любовью можно назвать, когда в сердце Господа нет, сердцем всегда Сатана завладеет, пустым оно быть не может, так уж устроен раб Божий – человек.

6

Когда матрос вернулся с гитарой, попутчики уже укладывались на боковую. Было видно, что морячок не только ходил за инструментом, но успел где-то и попеть и попить. Его немного пошатывало, словно он был не в поезде, а на корабле в открытом море.

– Ну вот, расстроилась компания, – огорчился Вася, – а я для общества расстарался.

– Долго ехать, напоешься ишо, – сказал из-под тулупа Степан Антонович.

Моряк эхнул и тяжело опустился на место, обпершись на гитару, как викинг на меч.

– Слышь, Гегель, ты как в этом смысле? – Василий щелкнул себя по горлу.

Платон хотел было отказаться – все-таки он сегодня изрядно понервничал с этим отъездом, но спустил свои длинные ноги с полки.

– А где? У меня с собой нету.

– Да здесь приличный вагон-ресторан имеется, еще часик работать будет, а для меня… Катька-буфетчица и подольше расстарается, я уже к ней пришвартовался. Если уж петь не для кого, тогда просто выпьем-посидим. Ну? Угощаю. – Моряк сделал широкий жест рукой.

Платон еще секунду колебался, потом посмотрел под полку – вещи были на месте – и согласно кивнул.

Буфетчица Катька – полная румяная молодуха – прям вилась около стола, только на моряцкие колени не садилась, пытаясь предугадать желание статного матроса и, подавая блюда, намеренно наклонялась пониже, вовсю показывая спелые дынные груди. Василий, избалованный женским вниманием, небрежно отдавал указания по водке, закускам и прочей снеди, которая незамедлительно появлялась на их столе. Платону отчего-то вспомнилась та самая рабочая столовая, где он когда-то давно, уже в позапрошлой жизни, познакомился с комсомолкой Надей, родившей ему дочь Зинку, родившую, в свою очередь, нового человечка, которому он, Сергей Васильевич Соломатин, теперь дед. Неизвестный малец непонятно какое еще получит имя, а вот фамилия будет такая же – Соломатин. О том, что дочь могла взять фамилию мужа, Платону в голову не приходило.

– Ну что, вцепились! – Рюмка в матросской лапище казалась наперстком.

– Вцепились! – поддержал Платон, чокнулся и влил в себя шкалик.

– Эх, хорошо пошла, – погладил себя по мощной груди матрос, – хотя первачок у Степаныча тоже что надо. Надо же – зэк раскулаченный, а за любовь гутарит. Черт ее знает, эту любовь. Все шатко, зыбко, как в Кильском канале в туман, гляди в оба, а то разом на берег вынесет или чужое судно протаранишь. Одна вахта… пожизненная. Не, мы ишо погуляем, да, Катька? – Василий плотоядно подмигнул буфетчице, которая, разомлев от вожделения, пожирала моряка коровьими глазами.