Русский лес

— Что-то не вижу пока таких. Дал бы почитать, сынок! — И сам на себя сердился за недобросовестность приема.

Через несколько дней они продолжали свой спор в одном из московских музеев, куда каждое воскресенье забирались с утра.

— Приготовься, сейчас ты увидишь чудо. — Прямиком, мимо памятников Египта, Рима, итальянского Возрождения, Иван Матвеич повлек Сережу к милосской Афродите^{99}. — Вот, гляди, таким образом. Что ты скажешь об этом, неистовый юнец?

Знаменитая безрукая богиня стояла в просторном зале среди других бессмертных творений своей поры, как раз на фоне пергамского фриза со схваткой гигантов. И с левой стороны змеи карали Лаокоона^{100}

с сыновьями за оскорбление божества, а справа — свирепые братья, в отместку за мать, привязывали жену тирана к рогам бешеного фарнезского быка^{101}. Облитая рассеянным верхним светом, Афродита одна была здесь такая, спокойная и кроткая, в девственной полунаготе, создание поэтического людского благоговения перед производительной силой земли, по объяснению Ивана Матвеича. Еле умещавшиеся в соседних залах владыки древних царств и преисподних, цари и демоны, быки и боги — все они казались ему не более как челядью великой богини. Конечно, ее бы на голубой, складками ниспадающий бархат за отсутствием полуденного эгейского неба… но и в этой тесноте, среди страданий и страха, даже по гипсовому слепку, смягченному теплой желтизной, можно было судить о совершенстве парижского подлинника.

Сережа опустился на скамью, не сводя со статуи сдержанно-насмешливого взгляда.

— Что ж, это довольно выразительно в смысле, хм… продления вида. И все же, поскольку это родилось в других временах и широтах, я бы приодел ее потщательней до поры.

— Да ты же просто монах, Серега! — вскипел Иван Матвеич. — Даже не Савонарола^{102}

, а из пятого века александрийский монах. Опомнись, не кидай камнем… это может обидеться и надолго уйти из мира. Перед тобой же всечеловеческая красота…

— …но не моя, — как бы от соблазна опуская глаза, усмехался юноша. — Под таким словом у нас принято понимать совершенную форму, полную не менее высокого содержания… так какие же ведущие идеи нашего времени прельстили тебя в этом камне? Опять же, никакое произведение искусства не существует вне своей среды… так скажи мне, может ли данное служить мне хотя бы пособием к изучению той отдаленной эпохи? Автор кипел в самом котле жесточайших событий и не заметил ни зверства античного рабства, ни ужасов Пелопоннесской войны, ни кровопролитных походов Александра. И вообще это темноватое словцо, отец: красота. Слишком уж часто оно служило маской неправды и преступленья! Развалины всегда привлекательны в закате, но присмотрись, какие древние гады притаились в их щелях. Нет, в мою Элладу это не сгодится. Все еще не сдаешься, отец?

— Возможно, ты кое в чем и прав… но не скрою, мне грустно за твою правоту, Сергей. Обычно люди приходят к сомненьям в благах жизни, лишь насладившись ими.

— Некогда, некогда, отец: надо перевыполнять план жизни, — торжествовал Сережа.

— Что ж, пожалуй, тебе это в некоторой степени удалось…

Они сидели посреди высокого, гулкого зала со стеклянным потолком, а смежную скамейку, за спиной у них, занимал не примеченный ими раньше довольно молодой еще, учительского облика человек в кителе полувоенного покроя. Сделав по залу неопределенный полукруг, он неожиданно попросил у Вихровых извиненья за вмешательство в чужой спор.

— Моя фамилия Морщихин… и разрешите мне прийти к вам на помощь, — обратился он к Ивану Матвеичу, поправляя небольшие, старого образца очки; они-то и придавали подкупающую забавность всей его долговязой фигуре. — Я тут сидел с самого начала ваших прений и по некоторой прикосновенности к вопросам культурного наследия желал бы вступиться за эту каменную даму…

— …кстати, уже пострадавшую от какого-то запальчивого критика, — вставил Иван Матвеич, намекая на отрубленные руки Афродиты.

— Ну, вряд ли это след чьей-либо сознательной деятельности… фанатики всегда начинали расправу с головы. В особенности античные носы вызывали в них зуд неукротимой деятельности. Эту же даму, по видимому, тряхнуло разок: Милос — остров вулканический. — Морщихин поблагодарил кивком за уступленное рядом место. — И так, юный прокурор вступает в права наследства и начинает это с искусства?

— Ничто не угрожает пока вашей подшефной богине, — с размаху отразил Сережа. — Я только хотел сказать, что мы создадим новую, нашу Афродиту, когда это потребуется.

Морщихин весь подался вперед при этом, и хохолок со лба потешно свесился до бровей.

— Похвальное намерение, но только… значит, совсем уж новую? И какой же опознавательной приметой современности предполагаете вы снабдить ее?.. собираетесь вложить в руку ей гаечный ключ или слегка подрумянить мазутом, чтобы не оставалось сомнения в ее классовой принадлежности?