Русский литературный дневник XIX века. История и теория жанра

Однако словам автора не всегда следует доверять в полной мере. Зачастую подлинный мотив ведения дневника скрыт для него. Началом работы над дневником может послужить случайный повод, за которым скрывается до конца не осознанная причина. Так, композитор СИ. Танеев начинает вести дневник с тем, чтобы (как он полагает) поупражняться в языке эсперанто. Через несколько месяцев переходит на русский язык и продолжает записи в течение 15 лет (весь дневник занимает три увесистых тома). Художник А.Н. Мокрицкий заводит дневник с тайной целью описать свои целомудренные отношения с женой старшего брата, к которой испытывает явную симпатию. Чувство скоро остывает, а дневник продолжается еще пять лет. Н.А. Добролюбов в семинарии ведет дневник-пародию «Летопись классических глупостей» от имени анонимного сатирика. Всего же в его короткой жизни работа над дневником заняла 9 лет.

Очевидно, что ускользающая от авторов подлинная причина обращения к дневнику лежит не на поверхности, не в бытовой, социальной или сугубо литературной сфере. Она коренится в глубинах сознания личности, а точнее – в бессознательном. Литературная традиция, жанровый фон являются лишь средой, в рамках которой осуществляются некие внутренние потребности души. Об этих потребностях глухо говорят некоторые дневниковеды, но, пытаясь сформулировать их, всегда искажают их подлинную природу. И неудивительно: они лежат в сфере неосознаваемых психических импульсов: «<...> приятно будет перебирать эту памятную книгу чувств моих, – пишет в начале своего дневника юная путешественница Е.С. Телепнева, – ибо журнал мой будет описание разнообразных моих ощущений <...> а не описанием городов и мест, через кои мы будем проезжать <...>»[23]

; «Все, что тревожит и волнует, – начинает свой дневник Е.А. Штакеншнейдер, – буду передавать дневнику, ведь говорить все невозможно»[24]; «Принимаюсь вести свой дневник, – пишет Д.А. Милютин, – побуждаемый к тому пережитыми в первые три месяца текущего года неприятностями и душевными волнениями»[25]

. Н.И. Тургенев, разделяя дневник на несколько разных по содержанию тетрадей и давая им соответствующие названия, отмечал в первой из них: «Желтая книга названа «Моя скука». Это правда: когда мне весело, то я верно в нее не заглядываю»[26].

Примеры можно было бы продолжить, но уже из приведенных видно, что все авторы признают приоритет душевной, психологической сферы, именно ее выделяют из всех возможных импульсов, подтолкнувших к писанию дневника. Можно с уверенностью утверждать, что и в основе функциональной направленности тех дневников, авторы которых так определенно не формулируют мотивы их ведения, также лежит психологический фактор.

Побудительные мотивы и предназначение дневника находятся, таким образом, в причинно-следственной связи. Как же в действительности происходит процесс зарождения замысла дневника и его функционирование в конкретной жанровой структуре? При всем многообразии психологических индивидуальностей авторов функциональный механизм их дневников един в своих основаниях. Его сущность можно раскрыть на нескольких характерных примерах.

В.А. Жуковский приступает к дневнику через год после смерти любимого друга Андрея Тургенева, который занимал в жизни юного поэта исключительное место. Не найдя замены прежней дружбе, Жуковский заводит дневник, в котором в образе воображаемого Наставника продолжает те нравственные беседы, что велись в тургеневском кружке. Фигура этого вымышленного персонажа замещает поэту дорогого покойного друга, а форма дневника – атмосферу задушевных бесед и наставительных рассуждений. Дневник возникает путем замещения определенного психологического содержания, не нашедшего выхода в иных формах.

В.Ф. Одоевский на закате своей литературной деятельности создает дневник, наполненный злободневным социально политическим материалом. На первый взгляд это кажется странным для человека, всегда далекого от политики и общественной борьбы. Но именно эта далекость, отягченная идейным и духовным одиночеством бывшего «любомудра», способствовала интенсивной работе над дневником. В нем писатель нашел средство психологической компенсации за ту ущербность, которую испытывал в эпоху, далекую от круга интересов его поколения.

А.И. Герцен начинает вести дневник на рубеже нового психологического возраста, подытоживая прожитое и сделанное. Дневник был призван частично возместить тот душевный урон, который писатель потерпел, не получив возможности исторического самоосуществления («Тридцать лет! Половина жизни. Двенадцать лет ребячества, четыре школьничества, шесть юности и восемь лет гонений, преследований, ссылок. И хорошо и грустно смотреть назад»[27]).