Русский народ и государство

Не существовало в Московском государстве и идеи сословного права на власть. «В других странах, — говорит В. О. Ключевский, — мы знаем государственные порядки, основанные на сочетании сословных прав с сословными обязанностями, на сосредоточии прав в одних сословиях и обязанностей в других. Политический порядок в Московском государстве основан был н а разверстке между всеми классами только обязанностей, не соединенных с правами. Правда, обязанности соединены были с неодинаковыми выгодами, но эти выгоды не были сословными правами, а только экономическими пособиями для несения обязанностей. Отношение обязанностей к этим выгодам в Московском государстве было обратно тому, какое существовало в других государствах между обязанностями и правами: там первые вытекали из последних, как их следствия; здесь, напротив, выгоды были политическими последствиями государственных обязанностей (В. Ключевский. История сословий в России, М., 1886, стр. 110). Правильнее было бы, может быть, сказать, что в жизни Московского государства преобладало то органическое начало правообязанности, о котором мы говорили выше. И им была окрашена не только публичная, но и частная жизнь. Достаточно сказать, что один из основных устоев этой последней — отношения к земле — в общем строились не по типу правоотношений, названных нами типом В. Если взять высшие классы, то здесь намечались правоотношения типа Ж. Земля была государева, но государь обязан был служить государству; владели землей служилые люди, и это владение было не только правом, но и службой. Что касается до низших классов, до крестьян, то для свободных из них владение было также правом и службой вместе; со времени же прикрепления крестьян элемент права утратился и крестьянин стал только обязанным работником, т. е. отношения стали строиться по типу Е.

Наконец, в частном, торговом и деловом обороте в старой Москве существовали многочисленные договорные отношения, построенные на многосторонней связи обязанностей и прав (тип. Г). Однако никогда договорное начало у нас не было доведено до такой абсолютизации, которым оно отмечено на Западе. Достаточно сказать, что даже нашим революционным течениям совершенно чужды были договорные попытки построения государства в той форме, в какой они стали преобладать на Западе с XVII века. Учения естественного права совершенно чужды нашей истории, а с ними чужды и представления о государстве как о торговой компании, основанной множеством независимых и несвязанных собственников.

Так было у нас вплоть до XVIII века. Решительным поворотным моментом нужно считать не столько реформы Петра I, сколько мероприятия его наследников. Правда, Петр сильно содействовал укреплению начал западного абсолютизма, который смотрит на царскую власть как на право. Однако при Петре у нас не было еще сословий в европейском смысле слова, государство все было подтянуто к центру, все служили начиная с дворянства и все права были службами, обязанностями. Однако усиленная политика прикрепления крестьян свидетельствовала о стремлении к неравному распределению обязанностей и соответствующих им прав. XVIII век совершил разрыв органической связи между обязанностями и правами. Указ о вольности дворянской превратил государевых слуг в сословие в западном смысле этого слова. Отношение этого сословия к неограниченному государю юридически строилось по схеме: права — с одной стороны, обязанности — с другой (тип А). Но фактически дворянское сословие было правящим и стремилось закрепить свои отношения с короной договорным путем (по типу Г). Отсюда «конституционные» стремления дворянства начиная с XVIII века. В своих частных отношениях дворянство стало жить целиком по типу отношений В и Г, то есть владело собственностью и получило право совершать все сделки. Другие сословия правами этими пользовались ограниченно, а низшее из них — крестьянство — почти что лишено было основных гражданских прав. Так высший класс стал жить у нас по правовому типу западной жизни, крестьянство же, до освобождения, а в некоторых отношениях после него, жило еще в условиях остатков XVIII века и даже старой Москвы, то есть в условиях предшествующей эпохи, измененных к тому же к невыгоде крестьян.

В жизни нашей получилось поражающее несоответствие между юридической формой и бытом: усвоив западную юридическую форму, мы, однако, не выработали соответствующей ей техники; в то же время не вполне отрешившись от своих собственных форм, мы теряли постепенно все то положительное, что им было свойственно. Мы не развили в себе западной техники исполнения отрицательных и условных обязанностей, мы не были крепки ни в уважении к собственности, ни в исполнении договоров; но в то же время мы не развивали нашего права в сторону проникновения в него начала правообязанности и даже утеряли в этом отношении многое, что было заложено в московскую эпоху. Таким образом, наша жизнь в это время была типичным «ни то ни се».