Русский охотничий рассказ

Все мы обрадовались этому незначительному случаю тем больше, что, скача за Бацовым, граф и прочие охотники полагали увидеть собаку с переломанной ногой.

Подъехал Стерлядкин и волею-неволею начал поздравлять и приветствовать своего соперника; но он не успел промолвить и пяти слов, как за ложбиной послышалось отчаянное: «Ату эво!» и протравленный нами русак вынесся обратно из кустов по рубежу прямо к нам; его гнал Азарной и пять новых собак, а за собаками, на рьяном коне, не разбирая ни кустов, ни кочек, без шапки, поблескивая лысиной, с висками на отлете, выскочил в полном смысле слова из болота Петр Иванович! Заяц увидел нас и вильнул в сторону; Карай воззрился, рванулся, взвизгнул, помчался, и на том месте, где он встретил русака, последний, лежа на боку, только потрепыхивал лапками: Карай убил его грудью.

– О-го-го-го! – загудел Петр Иванович, соскакивая с лошади, в то время как Азарной и его собаки накрыли убитого русака.

– Атрыш! Атрыш! – закричало все наше общество. Графский стремянный очутился тут же.

– Отпазончи[46]

русака и вторачивай[47] в свои торока, – сказал ему Трутнев.

– Как это? Что такое? Я травил… да это разбой, господа!.. Это… я… Отнять насильно – пожалуй… а в противном случае я не позволю… Я…

– Ну, что ты мелешь, не видав дела? – перебил его Трутнев. – Ты выслушай наперед.

Все наперерыв принялись объяснять Петру Ивановичу обстоятельства дела; он слушал внимательно и с увлечением повторял:

– Он… с рубежа… опять… с Азарным! Фу, черт, знатно!.. Лихо! Лихо! А что, я говорил вам, господа, – прибавил он, обратясь к Бакенбардам и Трутневу, – что Карай будет дивная собака! Я это вижу по ладам. Ну, Лука Лукич, поздравляю!

Подъехали два человека Петра Ивановича и привезли отысканную в болоте шапку; стремянный отпазончил и второчил русака.

Все мы обратились к Бацову и дружно поздравляли его с полным успехом; Стерлядкин тоже усердно вторил нам; Бацов, глядя на нас молча, был как-то сановит, тих и серьезен; он еще не успокоился и был словно в угаре после таких сильных и дорогих охотнику впечатлений, испытанных в столь короткий срок. Карай сидел подле него и зализывал больную ногу. Ерему все оделили щедро.

– Господа, пора нам тронуться; времени остается немного, – сказал Атукаев, глядя на часы.

– Нет, о, нет! Ваше сиятельство, как можно? Надо замочить лапки; а то что ж это будет?.. Что мы за охотники после этого? А ночевать ко мне, господа, – прибавил Петр Иванович, – я уж так распорядился. Граф, ваше сиятельство, ночевать ко мне… – И Петр Иванович, принимая от своего стремянного флягу, пропел со всеми онерами[48] известную охотничью песню: «Выпьем, други, на крови…»

Но выпил только Петр Иванович, прочие отказались.

Верстах в пяти от места нашли мы охоту; когда мы очутились близко от экипажей, стоявших на лугу, в стороне от дороги, из одной брыки[49] выскочил Хлюстиков и пустился вприсядку; он был уже «в своем виде», то есть пьян.

– А, Петрунчик! Так-то держишь слово? – произнес грозно Атукаев. – Ты хотел спать, а теперь «в положении». Кто это его употчевал?

– Н-не изв-вестно-с, – отвечал повар, стараясь держаться как можно прямее.

– А, понимаю, – продолжал граф, глядя во все глаза на своего приспешника.

– Не изв-вольте сумлеваться… васьсьво… мы не токма что ни-чево-с… обидно, васьсьво!.. Во как горько, обидно!.. – Повар застучал кулаком по груди и прегорько заплакал.

– Прибрать их в фургон! – сказал граф людям.

Петрунчика и обиженного подхватили на руки и, как мешки с мякиной, попихали в собачью фуру.

Стерлядкин простился с нами и, взяв обещание со всех завтра у него обедать, пересел в дрожки и отправился домой.

Мы кинули гончих в соседний остров и до сумерек затравили русаков двадцать на котел, то есть для собак. В то время, когда я подъезжал к острову вместе с Бацовым, граф обусловил нас не соглашаться на предложение Петра Ивановича ехать к нему на ночлег.

– Мы ночуем в Глебкове, как дома, а тут эти господа налижутся непременно и не дадут спать до утра, или, что всего хуже, затравят нас клопами; я уж это испытал, – прибавил граф.