Русский Ришелье

Афанасию Лаврентьевичу захотелось плюнуть с досады. Он понимал, что Иоганна Шталкера вряд ли удастся найти. «Не пойти ли и мне поспать?» – подумал воевода. И тут на берегу полноводной Даугавы раздались выстрелы, крики. По огромному русскому лагерю довольно бестолково забегали солдаты, стрельцы, сонные офицеры старались построить их. В темноте это оказалось нелегким делом. Зарево пожара становилось все сильнее. Мимо Ордина-Нащокина галопом проскакал отряд башкирской конницы, лихие всадники на скаку доставали стрелы из колчанов. Стрельцы с алебардами и пищалями маршировали к месту боя. Вскоре стрельба затихла. Когда Афанасий Лаврентьевич поспел к месту происшествия, то узнал, шведы в ходе внезапной вылазкой нанесли потери полку Юнгмана, а главное – сожгли струги с запасами провианта.

Государь Алексей Михайлович немедленно созвал военный совет. Многоопытный генерал Лесли потребовал:

– Надобно отходить к Кокенгаузену.

Царь впервые не прислушался к своему советнику:

– Немедленно отходить было бы позорно. Продолжить осаду, готовить подкоп, вести обстрел.

Афанасий Лавретьевич сидел и думал: «А ведь могли разбить шведов. Могли. Только войско для того надо было иначе формировать. У нас ведь как? Начинается война, и идет найм наших же русских мужиков в полки иноземного строя. Людишки неопытные, воюют плохо. Вот сейчас, если бы при первых выстрелах построились и к месту боя побежали, не удалось бы шведам в крепость уйти. Надобно постоянное войско иметь. Пусть меньшее числом, но лучшее умением».

Впрочем, ничего говорить на совете воевода не стал. Во-первых, не было в подобных речах никакого смысла: армию уже сформировали. Во-вторых, говорить об этом сразу после боя, когда царь пребывал в досаде, было нежелательно. Можно было, конечно, потом попробовать пообщаться, через несколько дней. Царь бы успокоился, все нормально воспринял, но при этом тут же задал бы вопрос: «А где деньги на подобное войско взять?» Вопрос неразрешимый. Но ведь и без флота, без портов на Балтике, при необрабатываемых землях черноземного Юга, при постоянных набегах крымских татар жить Русь будет плохо… А скупой, как известно, платит дважды. Во время войн – кровью.

В тот день на военном совете в очередной раз никто не сказал о самом Афанасии Лаврентьевиче ни единого плохого слова. Но впервые он пребывал во время обсуждения в очень скверном настроении. И отнюдь не потому, что чувствовал свою вину. Сейчас Ордин-Нащокин с особой остротой осознал свое интеллектуальное превосходство над такими весьма неглупыми людьми, как тот же боярин Милославский. Друйский воевода понимал, как много хорошего мог бы он сделать, имей власть. Увы, родился Афонька не в семье князя или родовитого боярина, и потому власти при всем своем уме не имел.

Царь после окончания военного совета оставил у себя генерала Лесли:

– Знаю, что ты слуга верный, потому скажу, много правды в твоих словах было. И надо готовиться к отступлению. Только немедленно отступить – значит уважение в Европе потерять. Приготовься отводить войска к концу сентября.

– А к тому времени и есть будет нечего, – грустно сказал генерал.

Позиция царя вызывала у Авраама Лесли уважение. Государь всея Руси постоянно получал известия об успехах русских войск. Воевода Трубецкой взял крепость Дерпт, Петр Потемкин вышел к устью Невы, дворянин Пушкин с отрядом успешно действовал в Карелии. Впору было закусить удила и требовать от воевод взятия Риги любой ценой. В конце концов, чем он, Алексей Романов, хуже какого-то Пушкина? Но царь реально смотрел на вещи и не требовал невозможного. На прощание он еще раз повторил для генерала Лесли:

– Скоро отходим, пока же продолжаем осаду.

Вновь сотни ядер обрушились на город, все ближе подступали к городским укреплениям русские траншеи, саперы готовили подкоп. Однако шведские корабли спокойно приходили из Стокгольма в Ригу. Граф Делагарди получал морем подкрепления, а в столицу мог слать не только рапорты, но и частные письма.

Тридцатого сентября он писал в Стокгольм брату, что у него 12 тысяч войска, у московитов, по его прикидкам, тысяч тридцать. Граф выражал уверенность, что Рига выдержит осаду.

А днем ранее генерал-фельдмаршал вызвал к себе Иоганна Шталкера, которого оценил как человека решительного и неглупого.

– Не надоело ли сидеть в осаде, Иоганн?

– Никак нет. В Риге тепло, уютно и девушки прехорошенькие. Кроме того, будет ли снята осада, от меня не зависит.

– Кто знает… Русские почему-то не хотят уходить. Надо донести до них слух, что в городе началась чума, и эпидемия может перекинуться на их войска. Авось уберутся. Надо сделать так…

Первого октября Иоганн Шталкер сообщил генерал-фельдмаршалу: русские отводят войска, снимают с позиций пушки:

– Ваша задумка сработала!

О том, что решение о скором отступлении было принято царем еще 12 сентября, ни Шталкер, ни генерал-фельдмаршал, естественно, не знали.

– Что же, – решил генерал-губернатор Делагарди, – раз они уходят, завтра вылазка.

Шталкер недоумевал:

– Зачем? Ведь все и так хорошо.