Русский ураган. Гибель маркёра Кутузова

— И заметьте, Дмитрий Емельянович, — на сей раз правильно назвала московского гостя тихозерская хозяйка, — что казнили в Екатеринбурге не царя Николая, а уже просто — гражданина Романова. Вот когда восторжествовала историческая справедливость. Никакие они, Романовы, не цари, а просто граждане. В каком-то смысле революция семнадцатого года явилась не только результатом большевистского заговора жидомасонов, это был подспудный выплеск народного гнева за ту, многовековую несправедливость. Русский ведь задним умом крепок. Вот и отомстили за князя Пожарского, вытерпев сначала три столетия романовского ига, этой европейщины на русском престоле.

— Я потрясен вашими историческими познаниями! — сказал Дмитрий Емельянович и чуть не добавил: «Куда нам с вами тягаться при нашем футбольном политинформаторстве!» Он принялся дальше изучать карту, вверху которой красовалась надпись: «Святая Русь в ея Богом обозначенных пределах». В прогулочной беседе Катюша не обманула — здесь границы Святой Руси откатывались далеко на восток, захватывали Аляску, часть нынешней Канады, всю американскую и мексиканскую Калифорнию. На юге ее рубежи охватывали и Корею, и Маньчжурию, и Монголию, и Уйгурию, и Афганистан, и Хорасан, и Мазандеран, и Иранский Азербайджан, не говоря уж об Азербайджане нашем, закавказском, который после беловежских предательств откололся от России. Далее, кроме Грузии и Армении, на карте Дмитрия Тихозерского-Пожарского России принадлежали все области турецкого Причерноморья, Царьград — Константинополь, Смирна, Анталья, Кипр, Святый Град Иерусалим и даже Египет с пирамидами и сфинксом. На западе держава наша владела всей Болгарией, большей частью Румынии, левобережной Венгрией, Словакией, всей Польшей и правобережной полабской Германией. Наконец, всей Прибалтикой и Финляндией. Хорошая карта! Зело приятная сердцу русского человека!

— Эх, — тяжело вздохнул Дмитрий Емельянович. — Если бы и впрямь было так. И неплохо бы сюда Париж прибавить. Ведь наши-то казаки его взяли в свое время.

— Па! Па! Пари-и-ишшшш! — зашипел-засмеялся царишка, не отрываясь от своего легостроя.

— Париж ему, гляньте! — возмутилась Екатерина Алексеевна. — Самое логовище мирового разврата! Блудницу вавилонскую захотел.

— Я с блудницами дела не имею, — обиделся Дмитрий Емельянович, с гордостью вспоминая свою стойкость в краснодарской гостинице «Красной».

— Да ведь Париж — колыбель масонства, — не унималась царева мать. — Тамплиерская нора! Змеиный клубок Вольтеров, Робеспьеров и бонапартов. Его с лица земли стереть надо, а не к пределам русским прибавлять!

— И все-таки это чертовски красивый город! — взбунтовался Выкрутасов. — Я был там и восхищался. Да! Мало ли какие там колыбели! А Москва в этом смысле — лучше, что ли?

— Москва — Третий Рим, — произнес заученную фразу царь.

— А Париж стоит обедни, — бросил свой вызов Выкрутасов.

— Вот вы сами же и проговариваетесь, — зло усмехнулась Екатерина Алексеевна. — Говорите: «чертовски красивый». Именно, что не ангельски, а чертовски. Говорите: «стоит обедни». Это значит, что вы святую литургию готовы отдать за лицезрение этой чертовской красоты. Не стыдно ли вам? Ведь вы же русский человек, Дмитрий Емельянович!

— Нет, матушка, не стыдно! — ширилось возмущение Выкрутасова. Ураган снова ожил в нем, так и рвал от земли, тянул в неведомые дали. — Конечно, и Тихозеро красивый город. Но Париж… Стереть его с лица земли я не дам! И точка!

Он сердито зашагал вон из царевой комнаты, чуть не споткнулся о пугливого Джекки Коллинза, ушел в свою комнатушку, хлопнул там дверью и повалился на диванишко. Он чувствовал себя истощенным, но и одновременно легким, как осенний листок, готовый сорваться с ветки и лететь.

Едва только в дверь постучали, Выкрутасов вскочил и шагнул навстречу входящей Екатерине со словами:

— Польша им нужна, а Париж не нужен!

— Да успокойтесь вы со своим Парижем, поцелуйтесь с ним! — сердито отвечала царева мать.

— И поцелуюсь! — воскликнул Выкрутасов. — Да мне на вашу Польшу начхать с высоких кремлей! На кой она мне нужна? Всегда враждебная! И Венгрия. И все остальное — излишество. Лучше всего нам было в границах СССР.

— А, вот она когда, совдепия душевная, проявилась!

— При чем тут совдепия?

— А при том, что у вас на лице написано: «совок».

— Раньше, помнится, у меня на лице что-то другое было написано, — осклабился Дмитрий Емельянович.

— А теперь только одно: «совок и раб», — хлестала его беспощадно тихозерская монархистка. — Так холуйски любить Париж, вы только подумайте!

— Да, люблю и обожаю Париж! — отсекал все пути к примирению Выкрутасов. — Понятно вам? И мечтал бы теперь там оказаться, на стадионе Пари-Сен-Дени, где вскоре начнется полуфинальный матч Франция — Хорватия. У вас телевизор-то есть, чтобы посмотреть?

— Телевизор мы не смотрим принципиально, можете не рассчитывать устроить тут ваше языческое латинское зрелище.

— Между прочим, я не успел вам открыть одну тайну. Футбол изобрели в Древней Руси. Он назывался тыч.