Русский ураган. Гибель маркёра Кутузова

— Очень хорошо! — потирал он руки. Теперь и его вторжение в холодильники получало законное оправдание и не могло расцениваться как воровство. — Просто превосходно!

Выкрутасов вернулся за письменный стол, дописал последнее слово подзаголовка. Перевернул титульную страницу и в углу следующей поставил цифру 1. Дальше он не знал, как начать, и зачем-то написал еще один подзаголовок: «Внимание!».

Ему что-то мешало. Наступил вечер, за окном становилось уже совсем темно, а в затылок Дмитрию Емельяновичу как будто глядел кто-то очень нехороший.

Он встал, оглядел комнату. Этим нехорошим была картина. Небезызвестное иззебренное кругово. Оно словно изливало из своей таинственной глубины некие черные тонкие лучи, а зубья расчески-треугольника теперь были не просто красные, они пылали кровью, исторгнутой из недр черного круга. Даже, казалось, в комнате появился запах крови.

Дмитрий Емельянович вздрогнул и отправился посмотреть на свою подопечную, им же сегодня днем обворованную. Она по-прежнему тихо спала с несчастным выражением на лице. И ему снова стало жаль ее, да так, что из этой жалости выцарапнулось слабенькое чувство любви. Мурильо лежал в ногах у хозяйки и, увидев Выкрутасова, сказал:

— А.

Вдруг представилось, что это — его жена и его кот. Ведь с тех пор, как Раиса завела себе Гориллыча, Выкрутасов целых два года был один-одинешенек.

А раньше… Что за жизнь была раньше! Куда бы он ни приехал, в любом городе для него находилась новая знакомая, способная увлечь, вскружить голову, да так, что он всякий раз думал: «Вот если б не было Раисы…» И все окончилось вместе с его счастливым политинформаторством.

Он приблизился к спящей, осторожно погладил прядь ее крашеных волос и вздохнул. Чуть не склонился, чтобы поцеловать ссадину на лбу, но в этот миг зазвонил оставленный на письменном столе телефон Людвига. Выкрутасов не спеша дошел до него, подключился.

— Мы ждем тебя, — раздался противный голос. — Где же ты?

— Извини, браток, — сказал Выкрутасов. — Ничего не получается. Я решил все же съездить в Смоленск. Только что Вязьму проехал. Вы там не волнуйтесь, я денька через два-три возвращусь. Маришке привет.

— Ну, пеняй тогда на себя! — страшным басом выдохнул Людвиг, и на этом беседа закончилась. Наступила ночь. Дмитрий Емельянович вновь уселся за свой титанический труд.

Внимание. А что внимание-то? Ага, вот что. Он стал писать:

«Обращаюсь ко всей футбольной общественности России…» Слева от него на столе светилась лампа, но сзади, за левым плечом светилось еще что-то, только не светом, а тьмой.

— Нет! Не представляется никакой возможности, Лев Иваныч!

Выкрутасов с горестью вспомнил, что фотография Яшина осталась в доме на Петровском бульваре. Она бы вдохновляла его сейчас. Эх, хорошо бы все-таки, чтоб Жендос и Людвиг отправились похищать Раису!

— Мне плохо! — донеслось вдруг совершенно отчетливо из спальни. Дмитрий Емельянович тихонько отправился туда посмотреть, не станет ли ее рвать во сне, ведь эдак и захлебнуться может, глупая. Она лежала на другом боку. Видно, переворачиваясь, и исторгла из себя стенание. Ему опять стало жаль ее, он прилег рядышком и стал гладить Тамару Сергеевну по голове. Казалось, она чувствует и ей делается лучше. И так, продолжая гладить, он сам уснул, и стало ему сниться, как он летит по ночному небу с картиной под мышкой…

— О Господи!.. — вскочил он, проснувшись от внезапного страха.

Светало. В спальне просыпались сумерки. Лежащая рядом женщина дышала неровно и жалобно постанывала.

— Уф-ф-ф-ф! — выдохнула она, обдав Выкрутасова плотными слоями перегара.

— Голова? — тихо спросил Дмитрий Емельянович.

— Зельцеру… — простонала похмельная.

Выкрутасов отправился на кухню, нашел там аптечку и вскоре вернулся со стаканом, в котором шипел и пучился алкозельцер, излюбленное утреннее лакомство Гориллыча. Немного приподняв несчастную за голую спину, напоил ее снадобьем. Напившись, она откинулась назад к подушкам, сделала подряд три глубоких вдоха и с трудом разлепила глаза. Долго смотрела на Выкрутасова и наконец задала роковой вопрос:

— Где я?

— У себя дома, — ответил Дмитрий Емельянович, гадая, бежать ему или не бежать. Озорство подсказывало — не бежать. Чувство самосохранения нудело о своем. Озорство победило с минимальным перевесом в счете.

— Слава богу, — прошептала Тамара, немного побыла в умиротворенном состоянии, видимо, наслаждаясь отливом головной боли. Затем снова открыла глаза и задала второй роковой вопрос: — А ты кто?

Тут бы как раз и бежать сломя голову, но озорство опять восторжествовало, и Выкрутасов внаглую произнес:

— Разве ты не узнаешь меня, Тамарочка?

Она стала внимательно всматриваться в его лицо сквозь утренние сумерки. Сердце бывшего политинформатора ушло в пятки. Вот сейчас наступят развязка, разоблачение и позор. Но Тамара вдруг с огромным чувством выдохнула:

— Быть того не может! Это правда ты?

— А кто же еще, глупая! — продолжал наглеть Выкрутасов. И тут она кинулась к нему в объятия со счастливейшим воплем:

— Вожатушка! Я знала! Я знала…