Русский вечер

— Оставь Бориса в покое. Ему уже двадцать пять. Понимаешь, он уже вырос, — буркнул наконец отец.

Костя плотно закрыл дверь в коридор. «Не пара», — у него даже руки дрожали. Ватными ногами он пересек комнату, прижал лоб к студеному стеклу. Женщина в длиннополой шубе втаскивала по ступеням лестницы коляску с младенцем. Под коляской в сетке перекатывались бутылки кефира. Коляска кренилась набок и мелко вздрагивала. Женщина пятилась с видимым усилием, пытаясь левой ногой выправить колеса. У Кости напряглись мышцы, словно он этим мог помочь женщине. Это напряжение было неприятным, оно мешало думать. Косте показалось, что он сам пятится куда-то и уходит от главного.

Не пара… Мать любила повторять: «Как хорошо, что современные обычаи избавили людей от этой ужасной обузы — подыскивать сыновьям невест. Как это хлопотно, а главное — ответственно! Понятно, раньше были простые запросы: чтоб богата была и собой не урод, чтоб молодые нравились друг другу. Но вдруг у детей потом все не сладится? Тебя же во всем и обвинят. Какое счастье, что в наше время дети женятся сами».

А теперь вот — не пара… Но Надя любит Борьку. Она замечательная. Как она может быть кому-то не парой? Костя отвел штору, женщины с коляской уже не было. Только тут он сообразил, что слова матери были оскорбительны для Нади. Что же это получается? Значит, она для нас чем-то плоха?

Он опять приоткрыл дверь, надеясь услышать еще что-нибудь объясняющее эти странные слова.

Мать уже плакала.

— Тебе на все наплевать. Домашние дела тебя не интересуют. Объясни мне, пожалуйста, где ты был на праздники? Ты привез потом всех — и Аню, и Федора, и даже этого ужасного Бардюкова. Я знаю твою обычную манеру — где-то болтаешься два дня и к друзьям… А потом всех волочешь в дом как свидетелей: вот, мол, с друзьями пил. Но я точно знаю, что ни седьмого, ни восьмого тебя у них не было.

Отец жил размеренно, много работал и только иногда, словно устав везти груз добропорядочного человека, исчезал из дому на несколько дней, а потом просил прощения у жены, каялся, но оба знали: пройдет какое-то время — и «побег» повторится опять.

— Неужели ты не рада Ане и Федору? Они наши лучшие друзья. Я с Федькой пять лет в общежитии прожил.

В общежитии… Когда это было. Костя с жалостью подумал, что отец уже совсем седой. Пятьдесят лет, а все бодрится. Раньше он так внимательно не рассматривал свое отражение в зеркале, не был так придирчив в одежде, а часовая зарядка по утрам — тоже, видимо, попытка обмануть время. Он все тер щеткой голову, а мать опять поднимала и роняла руки.

— За двадцать пять лет пора бы остепениться. Пора вспомнить о детях, — по щекам у нее текли слезы.

Мать часто плакала, и все в доме привыкли к ее слезам, они никого не пугали. Да и сама мать «быстро просыхала», как она говорила, и после бурных рыданий винилась перед Костей: «Не обращай внимания. У меня вздорный характер. Хорошо, что ты похож на меня только внешне».

А мать отцу — пара? Или здесь тоже что-то не так?

5

Через неделю состоялся семейный совет. Для Кости осталось тайной, оповестила ли мать ближайшую родню или они сами стеклись на субботний чай, ощутив давление надвигающихся событий. Чай пили на кухне, по-домашнему.

Первой пришла младшая сестра матери — Наталья Павловна. Про мать говорили: «Красивой не назовешь, но очень обаятельна». Про сестру ничего не говорили, а только вздыхали сердобольно: «Не повезло женщине». Но Костя не замечал некрасивости тетки. Какое ему дело, что она сутула, загребает ногами при ходьбе и линзы в очках неправдоподобно толсты, если через эти линзы смотрят на него такие родные и ласковые глаза. Тетку все любили, и никто не называл ее по имени. Она была Ленская.

Оперная фамилия досталась ей от мужа. «Чудесный был человек, но алкоголик и потому дурак», — отзывалась тетка о своем бывшем супруге. Хотя почему бывшем? За семь лет раздельной жизни они так и не собрались поставить соответствующий штамп в паспорте, и примерно раз в полгода муж являлся в старое гнездо занять денег, которые никогда не отдавал, и поплакаться. После этих визитов Ленская прибегала к сестре, и Костя слышал, как мать кричала на кухне: «Блаженная, гони его к чертовой матери!» — «Как я его прогоню? Он как ребенок», — слабо возражала тетка.

У Ленского была своя философия добра и зла. «Ты знаешь, я всю жизнь пытаюсь работать, — говорил он жене, — но общество меня отвергло. Неудачи… везде и всегда. Но если общество не хочет кормить меня напрямую, так сказать, «работа — деньги», оно должно содержать меня через подставных лиц». — «И ты думаешь, что я как раз такое подставное лицо?» — спрашивала Ленская. «Ты не хуже и не лучше других, но с обществом ты в контакте, оно тебе платит, и немало. Десятка-другая тебя не обеднит». «Она сумасшедшая, — говорила про сестру мать» и роняла руки.