Русский всадник в парадигме власти

Работа над книгой, которая задумывалась как подносная царю Федору Алексеевичу, велась между 9 марта и 11 ноября 1677 г.; первоначально предполагалось завершить ее создание к Троице — дню, особо почитаемому «лошадниками». Известно, что книгописец и переводчики получили за работу двойное награждение — в ноябре 1677 г. и в марте 1678 г.[713], что, возможно, свидетельствует о выполнении ими копийного экземпляра для библиотеки Посольского приказа[714].

Два рассмотренных перевода Плювинеля, 1670 и 1677 гг., открыли мир русскоязычной иппологической литературы.

Книжное собрание царственного лошадника после его смерти в 1682 г. было передано в библиотеки Софьи Алексеевны (откуда они вскоре поступили в Государеву Мастерскую палату) и Петра Алексеевича[715]. Но традиция собирательства книг, посвященных рыцарству, искусству верховой езды и коннозаводству, не прервалась, а развилась, приобретя новые формы.

В 1685 г. московская иппологическая библиотека пополнилась рукописным переводом польского издания 1647 г. «Hippika albo nauka о konjach» Кшиштофа Дорогостайского. Русскоязычный вариант «Гиппики» был выполнен «переводником» Посольского приказа С. Годзаловским (Гадзалонским). Текст под заголовком «О конех» сопровождался подзаголовком «ко благосердому воинскому читателю»[716]

. В 1687 г. было издано переводное с польского языка руководство по коннозаводству в трех (по другим данным — в четырех) книгах. Среди материалов издания были тексты «о строении конского дому… для пригону и покою конскаго стада», «описание коней чужеземских» и раздел «о аптеке конской»[717].

К концу XVII столетия мода на литературу «лошадиной» тематики вышла за пределы царского двора. «Книга конская» отмечена в библиотеке главы Посольского приказа А. С. Матвеева, владельца обширного и весьма разнопланового собрания. У В. В. Голицына имелся конский лечебник[718], один из множества переводных и отечественных компилятивных сочинений, изданных на волне новой моды. Несомненно, что наиболее интересные иппологические издания принадлежали собранию царя Федора Алексеевича.

1.3.5. ЦАРЬ-ВСАДНИК. ФЕДОР АЛЕКСЕЕВИЧ РОМАНОВ

Несмотря на некоторые новые черты, присущие придворной культуре XVII столетия, понимание тесной связи всадника и коня, как первого и главного царского слуги, в русском сознании оставалось неизменным. Эта особенность наиболее специфическим образом сказалась в жизненном пути царя Федора Алексеевича — несмотря на череду биографов, одного из самых малоизученных правителей России[719], для которого умение хорошо держаться в седле значило много больше, чем для остальных детей царя Алексея Михайловича. Из-за хронической болезни, которой с юных лет страдал царевич Федор, только «в седле он [был] хорош, легок, молодцеват, [тогда] исчезают вся тяжесть и неуклюжесть его походки, видны лишь юная сила да искусство управлять лошадью»[720].

Сегодня о причинах этой болезни известно только со слов «великого государя ближнего боярина» А. С. Матвеева, записанных по кончине Алексея Михайловича в 1676 г.: «Федор, будучи по тринадцатому году, однажды сбирался в подгороды прогуливаться с своими тетками и сестрами в санях. Им подведена была ретивая лошадь: Федор сел на нее, хотя быть возницей у своих теток и сестер. На сани насело их так много, что лошадь не могла тронуться с места, но скакала в дыбы, сшибла с себя седока и сбила его под сани. Тут сани всею своею тяжестью проехали по спине лежавшего на земле Федора и измяли у него грудь, от чего он и теперь чувствует беспрерывную боль в груди и спине»[721]

. Других свидетелей этого происшествия не было, и обыватели связали страсть царевича к лошадям с его недугом.

Современные исследователи называют причиной нездоровья царевича Федора не столько эту травму (да и была ли она?), сколько наследственное заболевание в виде хронического неусвоения витамина С, передавшееся сыновьям царя Алексея Михайловича и Марии Ильиничны Милославской[722]. Так или иначе, царевичевы «ношки»[723] утратили подвижность, и теперь верховая езда давалась царевичу Федору много легче, чем ходьба. Предполагают[724], что именно по этой причине он впервые показался своей невесте Агафье Грушецкой именно верхом, «едучи гулять в Воробьево нарочно мимо двора их, снова в окошке чердачном изволил видеть»[725].