Русский Жребий

Сергей увидел его впервые над телом погибшего друга, положенным в здании бывшей школы. Парень был из Питера, за ним из Донецка должен был приехать человек, которому предстояла тяжёлая миссия вывезти тело убитого воина, которому недобрая судьба даже не позволила хоть раз сойтись в бою с врагом, на родину и передать родным.

«Фартовый», светловолосый молодой человек, подтянутый, с лицом сосредоточенным и скорбным, стоял на коленях возле погибшего. Сергею сразу бросился в глаза нашитый «на имперский манер» георгиевский шеврон и «имперская» же кокарда на камуфляжной кепке. «Свой», — подумалось сразу. Такие же шеврон и кокарду носил и он сам, а с ними — георгиевский крест, полученный ещё лет двадцать назад, когда Сергей был, пожалуй, в летах этого юнца…

Сперва показалось, что «Фартовый» молится. Но нет: чуть покачиваясь, бормотал он, сжав зубы, словно бы сдерживая крик:

— Не бойся милый это я,Я ничего тебе не сделаю,Я только обовью тебя,

Как саваном, печалью белою.Я только выну злую стальИз ран запекшихся… Не правда ли,Ещё свежа клинка эмаль?А ведь с тех пор три года канули.Запнулся, сглотнув судорожно, склонившись ещё ниже, докончил:— Не бойся в ночь ушла семья.

Ты в дом войдёшь никем не встреченный.Не бойся, милый, это яЦелую лоб твой искалеченный…

Удивился Сергей: не больше двадцати пяти парню, а он по памяти не кого-нибудь, а Ивана Савина читает. Тут иные хлопцы при фамилиях Симонова и Твардовского глаза таращили, что уж о «белых» поэтах говорить…

Между тем, Фартовый, наконец, заметил его, вскочил быстро, надев головной убор, отдал честь:

— Здравия желаю… — и как-то само у него выговорилось вместо до сих пор общеупотребительного «товарищ», — …господин капитан!

— Вольно, вольно, — махнул рукой Сергей. — Можно и по имени отчеству: Сергей Васильевич. А вас… — помедлил и в тон новобранцу обратился: — …вольноопределяющийся, как именовать?

— Юшин, Николай.

— Петербуржец?

— Нет, из Москвы.

— Значит, земляки. Ваш друг? — Сергей кивнул на погибшего.

— Да. Мы вместе проходили краткий курс добровольца в Петербурге, — отозвался Николай, стиснув зубы. — У него мать и младшая сестра остались… Если вернусь, буду помогать им. А я, — он прищурился, — вернусь. Поквитаюсь с этими гадами за Максимку и за всё и вернусь.

Он напряжён был — этот юноша. Да и как иначе? Чудом уцелев, потеряв товарищей…

— Вы ведь не служили в армии, верно?

— Не служил. Я после школы сразу в МГУ на истфак поступил.

— МГУ… — протянул Сергей. — А что, в университете теперь белоэмигрантских поэтов изучают?

— Какой там! — махнул рукой Николай и сразу оживился: — Это не университет, это — семья. А вы знаете эти стихи?

— Я, Николай, много чего знаю на эту тему. Тем более, что после того, как несколько лет назад меня вышибли со службы по сокращению штатов, я имел достаточно времени, чтобы заниматься изучением полюбившегося с юности предмета… — помолчав, Сергей добавил: — За ним, вероятно, скоро приедут. И вместо стихов помолимся лучше за упокой его души. Священника у нас, к сожалению, нет и не предвидется.

У Николая и молитвослов в рюкзаке был, и в совершенстве знал он, какие молитвы и псалмы когда полагается читать. Да и, вообще, редкая собранность отличала этого парня. Он и экипирован был отменно: в Луганске обзавёлся всем необходимым. И как было не оценить этого, когда из Донецка редкие пополнения прибывали иной раз в шортах и шлёпанцах на босу ногу, будучи уверены, что на месте им выдадут всё необходимое, и не загружая себя вопросом, откуда бы взяться необходимому в осаждённом городе.

В следующие дни Сергей с любопытством наблюдал за новобранцем. Он начинал и завершал день молитвой, не вздрагивал при взрывах и стрельбе, хотя это было бы естественно для человека, впервые попавшего на войну, чётко выполнял все приказы. В нём, несмотря на сугубо мирную доселе специальность, явно угадывалась военная косточка. Через поколения ли передалась она ему? От пращуров — императорских офицеров?

По правилам новички сперва должны были рыть окопы, дожидаясь своей очереди на получение оружия и проходя таким образом проверку. Но этого молодца жаль было томить так долго, и Сергей уже спустя три дня исходатайствовал у Сапёра «льготу» для Фартового. В конце концов, людей не хватало отчаянно, а в своём протеже Сергей был уверен.