Самым блестящим завершением династических браков XIV–XV вв. между русскими и литовскими князьями стала свадьба дочери Ивана III и Софьи: в 1495 г. Елена Ивановна вышла замуж за великого князя литовского, а позднее короля польского Александра.
Появление в Вильнюсе православной великой княгини усилило положение православных князей в Великом княжестве Литовском[1016]
. Не только Елена, но и родственные связи русских князей с литовскими, заложенные в прошлом, создавали противовес политическим тенденциям, формировавшимся при дворе. Вскоре после переезда Елены в Литву при великокняжеском дворе возвышается семья православных князей Глинских, любимцем короля становится только что вернувшийся со службы при дворах европейских монархов Михаил Львович Глинский[1017]. С этой семьей были связаны родством широкие слои православной шляхты Литвы.По сомнительному сообщению польского геральдиста конца XVI в. Бартоша Папроцкого брак Елены Ивановны и короля Александра не был бездетным: у них родилась дочь Варвара, выданная замуж за герцога саксонского[1018]
.Племянница Михаила Глинского Елена Васильевна стала женой московского великого князя и матерью царя Ивана Грозного. Московская редакция родословия Глинских выводила этот род от потомков Чингизхана, но в XVI в. существенным было то, что дед Елены Лев Борисович Глинский сумел породниться со старинными православными шляхетскими семьями Княжества[1019]
.Сам Иван Грозный женился на представительнице старинного боярского рода; с этого брака и начинается отсчет родства будущей династии Романовых с московскими царями Рюриковичами и их предками.
Если еще раз обратиться к родословной таблице браков между Рюриковичами и Гедиминовичами, мы увидим, что более частыми были такие браки между великими тверскими князьями и удельными князьями московского дома. Но эти браки чаще заключались с боковыми линиями Гедиминовичей. В то же время браки московских великих князей были только с дочерями литовских великих князей. Конкретные итоги того, как все эти родственные связи влияли на судьбы России и Литвы, надо искать в истории дипломатических отношений и истории формирования территории обоих государств.
Русское и иностранное происхождение родоначальников боярских родов: исторические реалии и родословные легенды[1020]
Идея об иноземном происхождении родоначальников боярских родов и вытекающий из нее вывод о нерусском происхождении всего дворянства были общим местом генеалогических исследований в России конца XIX – начала XX вв. Такой вывод опирался на официальные родословные документы, древнейшие из которых начинались, как правило, с формулы: «Во дни благоверного великого князя… выехал из Прус (из Орды, из Литвы) муж честен…, а во крещении ему имя…». Петровское время создало иные стереотипы легенд: вместо выехавшего «из Прус» Андрея Кобылы здесь появляется потомок императора Гландос Камбила. Но идеи выезда присутствует постоянно[1021]
. Особенно популярной у исследователей была ссылка на Джильса Флетчера, который приводил слова Ивана Грозного, гордившегося тем, что его предки не русские, а германцы. В посланиях к соседним государям тот же Иван неоднократно упоминал о происхождении династии от римского императора Августа, что соответствовало родословной легенде конца XV в.[1022]Основной тенденцией научной генеалогии вплоть до наших дней было установить подлинность таких легенд, содержащихся в них исторических реалий; прекрасным примером тому являются работы С. Б. Веселовского[1023]
. Но при скудости фактов о выездах на службу в Москву в XIII – начале XV в. в древних источниках и хорошем знании этих фактов составителями легенд такой метод может оказаться тупиковым.Кроме того, он исключает исследование родословных легенд как памятников общественной мысли, в нем нет и попытки выяснить, почему и как менялось оформление этого документа в зависимости от времени их создания. Почему, наконец, в летописях и других источниках мы находим гораздо меньше записей о выездах знатных иноземцев в Москву, хотя о начале такой службы родоначальников тексты летописей и родословий иногда совпадают почти дословно[1024]
.