Русское богословие в европейском контексте. С. Н. Булгаков и западная религиозно-философская мысль

Таков замкнутый круг позитивистских констатаций, из которого невозможно вырваться, если оставаться позитивистом. Существование социологии в этом круге действительно бессмысленно и тускло. Для Булгакова это совершенно очевидно. В свое время он героическим усилием духа вырвался из этого круга и устремился в пространство христианского дискурса. В результате он обрел возможность усматривать то, что от секулярного социологического мышления оставалось скрытым.

Для Булгакова суть христианской социологии сводилась к следующим основоположениям.

1. Христианская социология – это учение о путях «творческого усмирения хаоса», о методах и средствах овладения беспорядком. Оно означает понимание того, что Господь – это Бог порядка.

Существуют различные виды порядка, и далеко не каждый из них отвечает христианским критериям. Задача христианской социологии состоит в том, чтобы обосновать необходимость и возможность созидания таких форм социального порядка, которые бы в полной мере соответствовали этим критериям. Все, что противоречит Божьим установлениям и вносит в них диссонансы, элементы разлада, беспорядка, хаоса, подлежит реорганизации, трансформации, упорядочению. Это относится в первую очередь к социальной сфере, к областям экономики, государственности, права и морали.

2. Призвание христианской социологии – не оправдание, а объяснение социальной реальности. Ее суть не апологетическая, а аналитическая. Этим она отличается от социального богословия.

3. Христианская социология выполняет критериальную функцию и позволяет отсекать ложные идейные конструкции, не допускать их участия в социальном познании.

Для нее неприемлемы социальные идеи ницшеанцев, марксистов и других теоретиков, пребывающих в состоянии апостасии. Эти идеи не выдерживают требований христианской мировоззренческой экспертизы.

Социальные идеи С. Н. Булгакова в современном философском контексте

Т. С. Воропай

Своеобразие философской мысли Булгакова состоит во внесении исторического измерения и в христианскую антропологию, и в христианскую философию истории. Человек ветхозаветный («первый Адам») и человек после боговоплощения («второй Адам») – это не только вехи христианской истории, истории спасения, но и ось европейской культуры, исподволь впитывавшей христианство в свою плоть и кровь. «Философия хозяйства» и «Свет невечерний» традиционно относят к разным областям булгаковского наследия; действительно, они различаются концептуально, хронологически и стилистически. Но в исторической перспективе интересна как раз идея совмещения двух дискурсов, идея инкорпорирования экономического ракурса в размышления о религии, «уразумение исторического в религии»[912]. Именно эта идея оказалась будоражаще новой, а потому и мало оцененной современными философскими критиками и рецензентами. Дальнейший ход религиозного самосознания пошел именно в этом расширенном Булгаковым русле. Хотя российский мыслитель и не значится в «Списке литературы» к «Теории религии» Жоржа Батая, но и у известного французского постмодерниста мы находим главу «Развитие промышленности» – хотя с совсем другими, чем у Булгакова, акцентами.