Русское военное искусство Первой мировой

В долгосрочной перспективе это и произошло – немцам пришлось наращивать свою группировку против России под угрозой военного ослабления Австрии. Но вместе с тем в краткосрочной перспективе именно русское вторжение в Восточную Пруссию вызвало наиболее быструю реакцию противника и в кратчайшие сроки сказалось на стратегическом положении Французского фронта.

Налицо разброс сил (2 армии – до 34 % сил выставлено против Германии и 4 армии, т. е. свыше 52 % – против Австро-Венгрии). Но в сложившейся обстановке он был неизбежен, т. к. Первая мировая война – война коалиционная, и России нельзя было допустить поражения Франции под угрозой собственного поражения. Разгромив англо-французов, Германия перебрасывала свои освободившиеся армии на Восточный фронт и вместе с Австро-Венгрией сминала русские войска. В этот период никакие успехи русских войск в противостоянии с Австрией не смогли бы компенсировать крушение Франции.

Военный специалист профессор А. А. Свечин писал: «Вторжение в Восточную Пруссию (русской армии. – А.О.) было не только нашей обязанностью, но и диктовалось нам инстинктом самосохранения. Германия поворачивалась к нам, с началом войны, спиной. Мы должны были напрячь свои силы, чтобы больно её укусить и помнить при этом, что чем больнее был наш укус, тем скорее ее руки выпустят схваченную за горло Францию…»[6]

.

Но в предвоенный период среди компетентных кругов России присутствовало недовольство стратегическим планированием, и считалось, что план войны «был во многих отношениях невыгоден для России, так как русские силы сосредоточивались против пустого почти пространства на германском фронте, тогда как Австро-Венгрия в это время направляла против нас главные свои силы»[7]. Исходя из специфики коалиционной войны, Россия сознательно приносила в жертву возможность нанесения быстрого и решительного поражения одному из своих противников ради интересов всей коалиции.

Кроме того, русское командование и по вполне объективным причинам (прежде всего, вопросы мобилизации и транспортной инфраструктуры) не могло полностью выполнить своего обещания союзникам о сосредоточении на германском фронте 800-тысячной армии и о решительном наступлении на нем после 15-го дня мобилизации. В состав Северо-Западного фронта выделялось (и лишь к 40-му дню мобилизации) не более 450 тыс. штыков и сабель. На 15-й день в составе войск на германском фронте могло быть сосредоточено не более 350-ти тыс. человек (реально же было еще меньше). К этому времени Россия могла развернуть против Германии и Австро-Венгрии лишь 27 пехотных и 20 кавалерийских дивизий, т. е. треть своих сил. Для переброски следующей трети требовалось еще 8 дней, а последние войска прибывали на фронт вплоть до ноября 1914 г.

Военная наука требовала ждать полного сосредоточения войск – иначе наступающие войска оставались без второочередных частей, тяжелой артиллерии и тыловых служб. Но перспектива скорого разгрома союзника обязывала российское военно-политическое руководство жертвовать национальными интересами ради общесоюзных.

Принятый русским военно-политическим руководством план стратегического развертывания теоретически отвечал сразу двум задачам: нанести решительное поражение австро-венгерской армии и оказать быструю и эффективную помощь Франции путем наступления в Восточной Пруссии. Но он наталкивался на непреодолимые трудности, главной из которых была недостаточность сил русской армии на начальном этапе мировой войны. Огромная протяженность фронта, постепенность переброски сосредотачиваемых войск при маневренных боевых действиях – накладывали значительный отпечаток на первые операции русской армии. Именно недостаточность сил и недоотмобилизованность русских войск привели к неудаче в Восточной Пруссии и к более скромному, чем предполагалось, результату Галицийской битвы.

Так, войска Северо-Западного фронта насчитывали на бумаге 30 дивизий (реально же – на треть меньше), противостоя 16–20 германским дивизиям. Но 16 немецких дивизий, по своей огневой мощи равнявшихся 20–22 русским, и опиравшиеся на сильные оборонительные рубежи Восточной Пруссии, могли легко противостоять наступлению 22–24 русских дивизий.

На главном же (австрийском) фронте против 44–47 австро-германских дивизий противостояло до 42,5 русских дивизий (к тому же и с более поздними сроками готовности).

При такой расстановке сил трудно было ожидать решающего успеха на обоих стратегических направлениях. Но союзнический долг обязывал русскую армию действовать активно. Н. А. Таленский так оценивал «стратегическую раздвоенность» русского довоенного планирования: «Оперативно-стратегическая значимость русского Северо-Западного фронта, с точки зрения собственных интересов России, позволяла уменьшить силы, предназначенные для борьбы с Германией, ведя на этом фронте оборонительные действия, и увеличить силы, направленные против Австро-Венгрии. Однако русский генеральный штаб был связан условиями Франко-Русской конвенции…»[8].