Ружья для царя. Американские технологии и индустрия стрелкового огнестрельного оружия в России XIX века

Подобно тому как многочисленная постоянная армия, пополняемая ежегодными наборами небольшого количества крепостных, удовлетворяла военные и социальные потребности России на протяжении полутора веков от Северной до Крымской войны, потребности страны в оружии также удовлетворялись без особых усилий. Государственная оружейная промышленность, основанная на французской модели королевской монополии на производство оружия, сделала Россию в этом отношении практически самодостаточной и отвечала как озабоченности российского правительства национальной безопасностью, так и его неверию в способность своих подданных поставлять оружие в случае необходимости, а также нежеланию высокой ценой оплачивать свои военные потребности. Более того, оружие того времени было относительно простым и, что более важно, его конструкция и методы производства оставались неизменными. Оружие не требовалось скоропалительно закупать в больших количествах: его можно было накапливать и при разумном уходе и обслуживании повторно использовать на протяжении жизни нескольких поколений. До середины XIX века и даже в последующие годы, как утверждает Уолтер Пинтнер, большая часть военного бюджета расходовалась на заработную плату, еду, фураж и обмундирование. На оружие и боеприпасы шла лишь небольшая часть – немногим более 10 % [Pintner 1984: 232–234, 241]. Политическая и социальная система эффективно мобилизовала ресурсы большой, но бедной страны; хоть оружие и боеприпасы составляли лишь незначительную часть военных расходов, но, учитывая политическое и общественное устройство России, ее военную стратегию и потребности, связанные непосредственно с военными действиями, об изменении пропорций не могло быть и речи.

Однако поражение в Крыму и чувство неуверенности, вызванное быстрым ходом технологического прогресса в оружейной промышленности, породили на самых высоких властных уровнях ощущение безотлагательности решения проблемы и стимулировали интерес к новым системам оружия, новым теориям и тактике ведения войны, а также к новым методам производства. Военный министр А. Милютин в докладе 1862 года, посвященном плану радикальных военных реформ, резко изложил уроки Крыма:

При настоящем состоянии военного искусства артиллерийская техника получила чрезвычайную важность. Совершенство оружия даст ныне решительный перевес той армии, которая в этом отношении опередит другие. В этой истине мы убедились горьким опытом последней войны. Войска наши, поздно снабженные нарезными ружьями, наскоро переделанными из гладкоствольных, должны были тяжкими потерями и обычно своею стойкостью выкупать несовершенство своего вооружения. <…>…мы должны и теперь откровенно признаться, что в материальном состоянии артиллерии и в вооружении войск мы отстали от других европейских государств[4]

.

Циркуляр Артиллерийского управления звучал еще резче: «Россия не может <…> да и не должна отставать от других первостепенных Европейских держав в деле радикального перевооружения своей армии, каких бы чувствительных затрат это ни потребовало от государства» [Федоров 1911:119]. Это «радикальное перевооружение» пришлось в России на эпоху сильного внутреннего брожения. Безусловно, на технологическую модернизацию Великие реформы 1861 года оказали не столь заметное прямое влияние, как на военную службу. Во многих отношениях технологические изменения шли своим чередом независимо от политических реформ. Потребность в более совершенных военных технологиях была частью отношений, формирующихся между модернизирующимися вооруженными силами и обществом. Как заявил Альфред Рибер: «Чтобы в век технологий претендовать на титул Великой державы, недостаточно было содержать огромную армию – достигнуть этого ранга совершенно невозможно без грамотных людей, современных машин и эффективного управления» [Rieber 1966: 96][5]

.