Рыбак

День, когда Якоб припарковал машину у обочины Таштег-Лэйн и отправился со своим тестем на поиски ручья, выдался жарким и влажным. У них не было с собой топоров или каких-то подобных инструментов, и Якоб счел это за добрый знак – само собой, у него в памяти еще были живы подробности ночного похода к дому Дорта. Они прошли несколько сотен ярдов через луг к низкому хребту, взобрались на него, потом спустились по дальней его стороне и принялись штурмовать второй выступ. Он круче и выше, но обильно порос вечнозелеными деревьями, и на стволы удобно опираться при восхождении. Сразу за вершиной холма, за изобилием елей и сосен, Якоб увидел ручей, белый и пенящийся. Вбивая пятки в почву и двигаясь зигзагами от дерева к дереву, они с Райнером спустились по склону и оказались на узком уступе, граничащем с потоком. Где-то в дюжине ярдов над бурной водой навис другой берег – тонкая полоса земли у отягощенного деревьями хребта. По левую руку ручей пенился вниз по склону на полпути к водопаду; впереди и по правую руку он прирастал где-то на десять – пятнадцать ярдов, а потом снова ниспадал на новую серию порогов. Якоб взглянул на Райнера – тот разглядывал бегущую воду. Боясь, что тесть снова зачаровался

– так Лотти и Клара характеризовали эти его затишья, – Якоб коснулся плеча Райнера, после чего тот вздрогнул, покачал головой и повернул налево.

– Сюда, – сказал он, направившись вверх по течению. Пройдя немного, он бросил через плечо: – Держи в уме события дней минувших, усек? Услышишь кого-нибудь из них – не слушай. Увидишь – не смотри.

Им не пришлось идти далеко. По мере того как течение восходило вверх, мшистая земля под ногами уступала место скале, скользкой от водяных брызг. Хоть Якоб и ощущал чье-то постороннее присутствие, он был слишком занят, сосредоточен на собственном равновесии, чтобы уделять ему внимание. (Позже он сказал Лотти, что в воде ему почудились скопища бледных тел. «Ты про рыб?» – спросила она, и он покачал в ответ головой.) Но когда он подался вперед, стараясь удержаться на скользких камнях, не сводить глаз с Райнера и за что-нибудь, хоть бы и за воздух, уцепиться, к нему вдруг воззвал голос.

Анжело, убитый им давным-давно, шепотом спрашивает, что он, Якоб, здесь делает – разве ему не следует сейчас целовать жену, обнимать детей? Разве он не живет в хорошем доме, не работает на хорошей работе? «Да» на оба вопроса – тогда почему же он в этом месте, он что, устал от своей славной маленькой жизни? А хочет ли он знать, что знает Анжело? Хотел бы он увидеть, как тот, кого он считал другом, бьет его наотмашь топором? Хотел бы почувствовать, каково это – когда тяжелое лезвие берет и ломает тебя, словно какое-нибудь гнилое бревно? Хотел бы он ощутить предсмертный шок – когда все, что тебе остается, – смотреть на деревянную рукоять убившего тебя колуна, на вытекающую из тебя кровь? Я не успел даже помолиться напоследок

, горько нашептывал Анжело, не смог ни перед кем исповедаться, меня просто смыло в какой-то черный колодец. И даже после того как сердце мое остановилось, я не покинул то место, о нет. Я остался и смотрел, как ты и остальные стояли у моего тела. Видел, как тебя оправдали за мою смерть. Видел, как вы пытались похоронить меня, как убежали, устрашенные черным океаном. Вы убежали, а вот я-то никуда убежать не мог. Вода подняла мое тело и унесла прочь, далеко, в бездонную глубь, где белесые твари резвятся рядом с тушей своего великого и ужасного покровителя. Я проклят, говорил Анжело, я проклят, и я буду счастлив разделить вечность с тобой – во мраке и презрении. Просто шагни с берега в воду, и мы будем вместе…