Рыбка в мутной воде

— Мы часто туда ездим, — с трудом выдирая корень какого-то растения из земли, продолжала тараторить женщина, — регулярно и зерно туда отвозят, ведь у ивановских своя мельница для помола имеется, так что они не бедствуют. Вот и сейчас туда как раз должен отправиться мой муж, — пояснила она как бы кстати. — Так что если тебе надо, то можешь поехать с ним, — заключила она.

— Ой, а можно? — обрадовалась я, как девчонка, каковой себя тут, в этом селе, в общем-то, и ощущала, несмотря на свой совсем не детский возраст. Впрочем, возможно, иногда и нужно хоть на время, но возвращаться в детство, чтобы окончательно не зачерстветь и не потерять вкус к жизни.

— Да, конечно, — улыбнулась женщина в ответ. — Пойдем, я тебя к нему провожу и словечко замолвлю.

— Спасибо, — поблагодарила ее я и направилась следом за женщиной к ее дому, намереваясь во что бы то ни стало посетить эту самую Ивановку и переговорить с Вано.

Как ни странно, но мужем разговорчивой женщины оказался не кто иной, как лодочник Рашпиль, который перевозил меня через реку. Так что просить за меня не пришлось. Едва мы только подошли к дому, возле которого Рашпиль грузил мешки с зерном на телегу, я окрикнула его:

— Здравствуйте, дед Рашпиль.

Мужчина обернулся и, увидев меня и собственную жену, без каких-либо эмоций на лице кивнул и произнес:

— Здравствуй, здравствуй, красавица. Никак куда надо, коль до меня пришла?

— Да в Ивановку она просится, — пояснила за меня жена.

— В Ивановку… — протянул Рашпиль. — Ну залазь, прокачу.

«Да, — мысленно улыбнулась я, рассматривая лошадь и понимая, что совершить очередное путешествие мне предстоит на доселе незнакомом виде транспорта мощностью в одну лошадиную силу — на телеге с запряженной в нее старенькой гнедой конягой. — Да, вот так мне еще не приходилось передвигаться. Но какие мои годы… Еще не все потеряно. И кто знает, какие еще сюрпризы ждут меня впереди».

* * *

Мы выехали за село. Гнедая кобылка с большим трудом тащила повозку. Колеса постоянно проваливались в сырую землю, грозя в любой момент завязнуть в глине. Тогда бы, даже приложив все имеющиеся и не имеющиеся у нее силы, эта лошадка не смогла бы вытянуть телегу. И неизвестно, на какое время мы могли застрять в очередной луже или рытвине. Но пока что нам везло.

Рашпиль, расположившись в передней части телеги, постоянно подбадривал кобылу:

— Ну, давай, давай, моя красавица! Давай, Серуха! Еще немного. Сейчас вот из лесочка выедем, а там полегче будет…

Я, поудобнее расположившись между мешками с зерном, молча наблюдала за окружающим нас пейзажем.

Сначала по обе стороны дороги, по которой мы ехали, попадались все те же деревья — хвойные вперемешку с лиственными. Расслабившись, укачиваемая неспешной ездой, я вела наблюдения за всем тем, что было вокруг. Сережки на осинах и трепетные листочки на белоствольных березах… Огромные многовековые дубы, многолетние сосны и ели… Жизнь в лесу шла своим чередом. Где-то сначала несмело, а затем более уверенно начал выбивать дробь дятел, доставая из-под коры лакомство. Рядом затрещала сорока. Что-то не поделив, вступили в драку воробьи.

Постепенно лес начал редеть, и вскоре мы выехали на открытое пространство. Лес остался позади, а впереди лежали бескрайние просторы — поля, покрытые яркой зеленью, далее пашни, над которыми поднимался легкий туман, а может быть, пар. Дорога действительно стала более ровной, и лошадка увереннее затрусила по ней.

Рашпиль сразу будто ожил. Усевшись поудобнее на мешок, который он подложил себе под зад, соорудив таким образом что-то вроде козел, он откашлялся и громким приятным голосом затянул:

Степь да степь кругом.Путь далек лежит.В той степи глухой

Замерзал ямщик.

Песня его разносилась на всю округу, но его это, видно, нисколько не смущало. Он продолжал распевать, помогая себе в пении руками. Казалось, он хотел обхватить эту самую степь — объять необъятное.

Лошадка, подбадриваемая пением хозяина, еще быстрее затрусила в сторону показавшегося уже села. А Рашпиль продолжал вокальные упражнения, затянув следующую песню:

Полюшко-поле, полюшко — широко поле…

Я слушала пение Рашпиля и вспомнила, как однажды где-то слышала очень верное выражение. Звучало оно примерно так: «Плохо, когда человек, не одаренный музыкальным слухом, не поет. Еще хуже, когда, имея слух, человек не имеет возможности им воспользоваться. Все должны петь».

Голос у Рашпиля был сильный и приятный. Он без труда брал самые высокие ноты и уверенно доводил их до логического конца. Казалось, пение дается ему без особого труда. Песня лилась широко, раздольно, как та самая степь, о которой шла речь в песне.