Рылеев

В 1829 году девятилетняя Анастасия Рылеева действительно была помещена на казенное содержание в Патриотический институт. При этом была нарушена последняя воля ее отца, в предсмертном письме просившего жену «более всего заботиться о воспитании» дочери: «Я желал бы, чтобы она была воспитана при тебе»^{160}. Но очевидно, что вчерашняя провинциальная барышня не смогла бы достойно выполнить завет мужа.

В институт, куда Наталья Михайловна отдала дочь, принимались, согласно правилам, прежде всего дочери погибших на войне офицеров. На первых порах Анастасии Рылеевой пришлось нелегко. Одна из воспитанниц вспоминала впоследствии, что ее появление в институте вызвало ропот, девочки почувствовали себя «несчастными»: «К нам, патриоткам, отдали дочь бунтовщика!» Но институтское начальство быстро смирило гнев юных патриоток. Воспитанниц убедили, что «царь милосерд, он простил, принял сироту на свое попечение». А следовательно, «обижать ребенка-сироту» значило нарушать царскую волю, поступать непатриотично. И постепенно «Настенька вошла в общую колею, ее полюбили не из одной жалости, но и из-за личных ее достоинств: добра была, замечательно добра, тиха и услужлива»^{161}

.

В 1832 году, когда девочка заболела, Наталья Михайловна вновь обратилась за помощью к Голицыну — просила разрешить ее дочери не посещать занятий до выздоровления. Голицын сообщил институтскому руководству: «По всегдашнему участию, приемлемому мною в бедственном положении г-жи Рылеевой, я докладывал о желании ее государю императору»^{162}. Естественно, просьба Голицына была уважена.

Таким образом, можно констатировать: финансовое благополучие и душевное здоровье Натальи Михайловны и ее дочери стали делом государственным, взятым под личный контроль не только Голицыным, но и самим императором.

* * *

Вслед за императором и Голицыным помощь Наталье Михайловне стали оказывать частные лица. Трагедия молодой женщины тронула многих современников: совершенно незнакомые ей люди слали деньги по почте, передавали через друзей и знакомых. Естественно, помощь «вдове Рылеевой» не воспринималась государством как проявление политической неблагонадежности — напротив, оказывавшие ее исполняли желание верховной власти.

Некоторые пожертвования сопровождались анонимными записками примерно следующего содержания: «Просим покорнейше принять прилагаемые 2000 р. и не подосадовать на усердие людей, принимавших душевное участие в Вашем положении. Надеются ежегодно доставлять подобную же сумму»^{163}. «Получил я из Москвы от неизвестного благотворителя 500 ассигнациями в пользу Вашу», — писал Наталье Михайловне священник Петр Мысловский. Отправляя письмо, Мысловский просил Наталью Михайловну «возвестить» «о руке таящейся и благотворной» через газеты^{164}

.

Мысловский вообще постоянно заботился о Наталье Михайловне; его письма выдают истинное участие в «горестях» вдовы. «Так! Друг Ваш в глазах моих погас, как тихая заря на западе. Я лил мои слезы умиления и соединял их с его слезами сокрушения к сердцеведцу в нощь роковую и ужасную. Я был торжествующим свидетелем, когда он торжественно примирился с совестию своею и с Всеблагим Отцом Небесным. Мне виделось, чтобы Ангел-хранитель заботливо собирал слезы его, бережно влагал их в сосуд и уносил в небо, дабы посеянное слезами взрастить единою и бесконечною радостию. Я на пути ужасном приложил руку мою к сердцу покорного Небу сына, и — чувствовал, что оно тихо билось для единого Бога» — такими словами описывал священник предсмертные часы Рылеева^{165}.

По-видимому, через Мысловского Наталья Михайловна познакомилась с Федором Миллером, опытным чиновником-крючкотворцем, статским советником и начальником архива канцелярии Министерства финансов. Миллер был хорошо известен в чиновничьих кругах столицы: в 1812 году он прославился как «спаситель» важных государственных бумаг. Катастрофа 14 декабря не обошла стороной и его семью. Его сын, лейтенант Гвардейского экипажа, оказался невольным участником событий на Сенатской площади и пять месяцев просидел в тюрьме. Племянник жены Миллера, штабс-капитан лейб-гвардии Финляндского полка Николай Репин, участник заговора, на площади не был, однако в 1826 году его приговорили к восьмилетней каторге. После приговора Миллер подружился со многими родственниками осужденных, постоянно помогал им деньгами и советами.

Главным объектом его заботы стала с 1826 года Наталья Рылеева. С июня 1827-го Миллер — опекун ее дочери. Именно благодаря вмешательству чиновника Рылеевой удалось снять запрещение с Батова и продать его; именно Миллер сумел доказать в различных инстанциях беспочвенность многих финансовых претензий Екатерины Малютиной. Очевидно, что благодаря Миллеру следствие не заинтересовалось фактом подлога при «размене» билетов Опекунского совета. Миллер утверждал в письме Рылеевой: «…есть люди, которые не имели удовольствия быть с Вами знакомы, берут душевное в Вас участие и сострадают в горе Вашем»^{166} — и, как и Мысловский, передавал ей деньги от «неизвестных особ».