Рыцарь Леопольд фон Ведель

Леопольд встал перед курфюрстом и его зятем. В его душе накопилось много волнующих впечатлений. Он и теперь еще слышал клятвы и звон мечей.

«Что значат эти военные крики, этот далекий гул? Вперед, вперед, мое отечество, с твоими лучшими сыновьями! Стесняют свободу веры, наступают кровавые времена! Оранский призывает! Пусть все идут сражаться вместе с ним!

Хотят уничтожить немецкую свободу цепями и мечами! Снова приближаются мрачные солдаты чтобы отнять у нас свет! Пусть гибнут — только бы существовало бы светлое учение Лютера Оранский призывает! В смерти благородно возвысится немецкая честь!

Если мой жребий — идти на войну то я с радостью согласен на это, меня уже давно тянет на поле благо родных дел! Не должно оставаться на свете папской тирании и итальянской ереси! Оранский призывает! Мое сердце стремится к нему, оно должно быть с ним!»

— Прекрасный юноша! — сильно взволнованный Оранский встал и поцеловал Леопольда в лоб. Со всех сторон послышалось одобрение.

— Клянусь честью это благородная кровь господин граф!

— Старая померанская кровь исполина, всемилостивейший господин! Он бьет так же хорошо, как и поет. Изгнанные монахи уже пострадали от Леопольда фон Веделя.

— Ведель, — Оранский положил руку на плечо юноши — откуда твой род имеет дворянство и щит?

— Мой предок разрушил языческий храм золотой женщины-солнца в Зальцведеле. Поэтому император и Альбрехт Бранденбургский позволили ему носить на щите и шлеме солнце. С тех пор все Ведели сделались детьми солнца, и я, как дитя света, хочу исполнить мой долг.

— Проси себе милости!

— Я хотел бы ехать с вами слугой.

— С этим я не согласен, милостивый принц! — вмешался Фолирад. — Он слишком горяч и неопытен для наступающих важных дней. Надо просветить его ум и укрепить учением. Его родные поэтому передали мне мальчика в услужение. В походах к друзьям его песня будет служить хорошим вербовщиком для меня!

— И я так же думаю, граф! Доверься ему и учись, Леопольд! Наступающие времена нуждаются в храбрых людях, и нет ни одного правителя, которого я пожелал бы в учителя, кроме благородного графа! Повинуясь ему, ты будешь в то же время служить мне и делу Лютера. Обещаешь ли ты это мне?

— Душой и сердцем, светлейший принц! Однако я прошу, когда я постучусь в вашу дверь, чтобы она была отперта для Веделя!

— Как и мое сердце. Чтобы ты постоянно имел меня при себе, я за твою пламенную песню дарю тебе мой портрет на цепи. Носи его, пока не умрешь, он будет согревать твое сердце!

Все, даже курфюрст подали руки молодому человеку и сказали ему приятные слова на прощанье. Потом ему прошептал Мансфельд.

— Ты сегодня много видел и слышал, поди домой к господину Луке. Завтра ты наденешь мою одежду, и я буду тебя считать за сына.

Леопольд положил отличное начало своей жизни в чужой стране. К сожалению, не человек создает обстоятельства, а обстоятельства подчиняют себе его. Так Леопольду пришлось испытать и жить совершенно иначе, чем он думал, ему предстояла впереди не роскошная придворная жизнь и высокие рыцарские дела, а суровая жизнь среди суровых людей того времени. Долго и незаметно бродил он по земле, пока лет его сделался очень высоким, и лучшие люди его времени смотрели на него и вспоминали белокурого мальчика, певшего в Лейпциге песню об Оранском.

Когда Леопольд на другой день явился в платье Мансфельда, с золотым портретом Оранского на серебряной цепочке, то во всяком возбуждал смех. Его привели в княжескую женскую комнату, и он должен был повторить свою песню перед невестой, ее матерью и матерью принца. Жена курфюрста велела напечатать ее, и городские музыканты исполняли ее гораздо лучше. Не прошло и одной недели, как студенты начали петь ее на своих пирушках, одним словом, «Оранский призывает» можно было слышать во всем Лейпциге. Подобно всему хорошему, кончились и лейпцигские пиршества скорее, чем желал этого Леопольд. Наш друг сделался тщеславен и несколько высокомерен. Впрочем, он вел себя безукоризненно и избегал дурного общества, так что господин его, граф, остался им очень доволен.

Наступило время отъезда. Сначала уехал из Лейпцига принц Оранский с матерью и молодой супругой. Пушки с валов провозгласили его отъезд и конец праздников, знамена, флаги и украшения были сняты с домов. Лука Бланкензее также уехал с герцогом Гансом. После всех выехал уже граф Мансфельд с Леопольдом.