Рыцарь решает чужие проблемы

– Алексей, не злись. Мы сами не понимаем, что происходит. Комиссия вчера была оповещена о том, что тебя не будет. Но председатель почему-то решил, что ты сбежал. И это несмотря на бумаги академии, показания свидетелей и представленные факты. Но все это не помогло, он распорядился тебя задержать, – Кузнецов перевел дух. – Так что извини, но мы вынуждены задержать тебя до следующего заседания комиссии. Пожалуйста, не сопротивляйся. Мы всего-то отведем в наше представительство, где ты в комфортных условиях дождёшься заседания. Я повторяю: в достаточно комфортных условиях, до заседания, назначенного на завтра.

Было видно, что данные слова давались Кузнецову нелегко.

Я, конечно, же мог покачать права и воспротивится своему аресту, но вот куда мне дальше идти и что после этого делать? Скрываться от правосудия долгие годы? Сбегать из страны? Так что арест на данный момент представлялся мне приемлемым вариантом, поэтому я просто встал и пошел в сторону Гурта.

– И вы называете это безопасностью? Кажется, не прошло и полугода, как я оказываюсь в камере. И покушений на меня то же было достаточно. А от вас я только и слышу: “Мы не понимаем. Мы не знаем почему”. Может, хватит уже?

– Алексей…

- Что Алексей? У вас камеры лично для меня не найдется? Так сказать, личной? С вами была договоренность о безопасности, в помощи обучении и двух артефактах. Нет, я не спорю – я их получил. Но вот договаривались о помощи мы еще в конце марта, а обучаться я начал в июле. Артефакты вообще получил в августе. Про безопасность я лучше промолчу. Так что Академия, похоже, не сильно собирается выполнять свои обязательства. Спасибо.

Камера, в которой меня разместили, мало напоминала тюремную. От гостиничного номера она отличалась только решетками на окнах, да странной формой двери. А так вполне себе небольшая квартира-студия со всеми удобствами. Ну и ее размеры были очень малы: три шага в ширину и примерно с десяток в длину. Так как мне нечего было делать, я мерил комнату шагами. А так обычная комната. Только с решетками.

Чтобы совсем не раскиснуть, примерно через час непрерывного вышагивания вдоль комнаты я принялся за медитацию. Хотелось бы мне сказать, что я достиг просветления, но нет! Всего, что я достиг, был спокойный сон. Так что к следующему дню я прекрасно выспался и стал ожидать вызова на комиссию. Однако я прождал целое утро, а потом и день, но вызова так и не последовало. Я начал несколько волноваться, ведь пропуск предыдущего заседания привел меня сюда, повторный пропуск может привести к еще более печальным последствиям.

Не пришли за мной и вечером, так что волноваться я начал еще больше. Для самоуспокоения я принялся за медитацию, которую мне пришлось проводить еще три дня, ведь всё это время я провел в камере. Лишь на четвертый день меня вывели на заседание. Большинство из этих дней я провел за медитацией. Правда, если честно, большую часть из этого времени я просто старался не заснуть. Но вот в остальное время провел с пользой. Я успокоился, насколько мог, и к началу заседания был максимально спокойным для такого развития ситуации.

Однако без сюрпризов не обошлось. Первым из них было то, что меня повели не в обычный зал заседания, а в помещение больше похожее на зал суда. Меня и посадили-то практически отдельно от других. Создавалось впечатление, что будет заседание суда, на котором меня будут судить. Второй неожиданностью стали мои соседи: Кузнецов и Гурт. Что уж тут случилось я не знал, но то, что этих двоих перевили из служащих академии в подозреваемые, говорило о многом. Сами чиновники сидели белее мела, настроение их было не сильно хорошим. Кажется, никто из них не замечал никого. Причем пришибленными были не только они, но и большая часть участников данного заседания. Народ находился в легком шоке. А кто не был в нем, тот, скорее всего, пришёл просто посмотреть на это действо. Как говорилось, напряжение чувствовалось в воздухе. Хотелось бы сказать, что напряжение витало, но нет – именно висело. За те четыре заседания, что я пропустил, меня окончательно перевели из свидетеля в подозреваемые, отсутствие на заседаниях приравняли к попытке побега, все робкие попытки моей защиты прерывались в зародыше и довольно жестоко. Единственное, что мне оставалось это сдаться и уповать на милость победителя.

Председатель комиссии уже не говорил свои обвинительные речи. Он вальяжно вещал, обвиняя меня практически во всем, что хотел. Казалось, спроси его о том, кто в древности взял неприступную крепость Измаил, он обвинит в этом меня. Большинство присутствующих немного не понимали, что тут вообще происходит.