Рыцарь Шато д’Ор

Клеменции, конечно, не понравится, если ее сыну придется драться с Ульрихом насмерть. Но именно так и надо сделать — заставить их, Альберта и Ульриха, биться насмерть. Тогда можно надеяться на помощь Клеменции… Но если удастся Клеменции окрутить Ульриха… Ну, тогда все кончено, тогда — кинжалом в грудь либо уйти в монастырь, наплевать на всех и вся, предложив королю назначить маркграфом Ульриха де Шато-д’Ора. Монахи!!! Вот кто ни за что не позволит Ульриху погибнуть! Но их тронуть нельзя, никоим образом, иначе его голова может расстаться с плечами гораздо раньше, чем Ульрих вызовет его на поединок.

Маркграф выпил четверть кружки пива и злобно выругался.

— Когда же он явится? Неужели никто не всадит в него стрелу, не пырнет ножом на улице Визенфурта? Уже проткнули одного седого рыцаря, похожего на Ульриха, уже пригвоздили стрелами двух мужиков, похожих на Марко.

Вошел слуга, бледный как смерть, со словами:

— Ваша светлость, рыцари впущены в зал! Среди них мессир Ульрих де Шато-д’Ор и Марко!

— Кто стоял у ворот? — спросил маркграф, голос его держался на пределе, за которым начинался визг.

— Они не увидели его, их…

— И-мя! — рявкнул маркграф.

— Под началом Вальтера — Бернгард, Антон и Поль.

— Начальника повесить, остальным по сто плетей.

— Ваша светлость… Они прошли в монашеском платье… С ними настоятели монастырей Святого Иосифа и Святого Якова…

— Это не спасет начальника от петли, а остальных от порки… А тебе за заступничество — пятьдесят розог. Пшел вон, холоп!

Маркграф встал, тяжело вздохнул и пошел к двери, ведущей в зал.

«Значит, монахи его стерегут. Остается надежда только на этого мальчишку, вернее, на его мать… Господи, Пресвятая Дева, да почему же так повернулось, что мне не удалось извести всех Шато-д’Оров под корень?! Тогда наша марка обрела бы мир и спокойствие, по крайней мере до очередной войны, которую затевает король против герцога… А теперь не пройдет и месяца… Развернутся знамена Шато-д’Оров и всех иже с ними… Шато-д’Оры не простят мне Генриха и Гаспара! Да и прочие графы, виконты, бароны могут припомнить обиды… Сколько жалоб на меня и сколько доносов ушло королю, кто их считал? Сколько их написали бароны, а сколько монастыри?! Наверняка писали и в епархию, и в Рим… Все ждут, что явится кто-то и станет со знаменем против меня… Они все трусы, жалкие трусы! Король… А что он может? Прислать тысячу всадников? Бароны, если сумеют сговориться, соберут до двадцати тысяч… Да и не пошлет их король! Он просто ждет, когда найдется кто-то сильнее меня, кто удержит марку в его королевстве. Без меня марка в два счета отойдет к герцогу, пока еще нет человека, который бы мог меня заменить, пока… Но вот он уже здесь, этот человек. Он будет у меня в доме, в двух шагах от меня, можно сказать, под самым носом, а поделать с ним ничего нельзя. Он освящен и благословлен папой, он совершал подвиги во славу Христа. Убив его, я заработаю место в аду… Господи, неужели ты не видишь, как он мне мешает! Впрочем, если все так, как говорится в Писании, место в аду я уже себе обеспечил… Может быть, покаяться сейчас, пока не поздно? Уйти в монастырь? Нет! Это выше моих сил… Лизать пол перед монахами, слизывать плевки святош, лучше — ад! Но все же страшно, очень страшно… И потом, до ада еще надо дожить, лет десять я еще протяну на земле. Если я убью его сейчас, то немалые муки предстоят мне еще на земле: церковь подвергнет отлучению, король лишит маркграфства, упрячет в темницу и казнит, причем не как-нибудь, а самым страшным образом. На это у него ума и сил хватит. Уйти к герцогу? Он примет, но только до тех пор, пока не выпросит у короля какой-нибудь жирный кусочек за мою голову.

Ну, ничего, ничего, еще не все потеряно. Главное — не торопиться. Пусть Шато-д’Ор вкусит кусочек счастья, пусть!»

Маркграф встал во главе ожидавшей его свиты и, сжав в кулаке посох, вступил в зал. Народу было не так уж много — человек двести. Рыцари и отцы духовные, оруженосцы, слуги — привычная для него и опостылевшая толпа: разноликая и в то же время безликая, тихо гомонящий лес склоненных голов и блестящих доспехов, ряс и долгополых разноцветных одеяний. Маркграф взошел на свой трон и уселся, как всегда, важно и с достоинством. Герольды, слуги, телохранители и прочая публика встали на ступенях трона.

— Я приветствую всех господ благородных рыцарей и отцов духовных, прибывших сюда с миром и добрыми мыслями и делами, исполнение которых угодно Господу Богу, — произнес маркграф. — Садитесь, господа.