Галеры шли в две кильватерные колонны, ритмично работая веслами и время от времени вздымаясь на волнах. Подойдя ближе к берегу, они опустили паруса, легли в дрейф на внешнем рейде и начали по очереди входить в узкую горловину, ведущую в гавань, которую отделял от залива искусственный насыпной мол.
– Здесь нет императора, – всматриваясь в поднятый на мачте штандарт, объявил де Мерлан. – Те, кто орал с причала, в геральдике ничего не смыслят. Это герб герцога Лимбургского, он брабантец, как и Гогенштауфен. Лев для непосвященного почти такой же, да не такой…
Галера пришвартовалась, портовые сервы приняли широкие сходни, и на причал стали не спеша сходить богато разодетые люди. К ним навстречу двинулись тирские нобили.
– Ни у кого из них нет знаков крестоносцев, – удивленно произнес Жак, всматриваясь в толпу знати, растущую прямо на глазах, – но ведь это не венецианский торговый конвой!
– Подойдем поближе, сержант, – Робер схватил Жака за рукав и потянул за собой, – сейчас все узнаем из первых рук.
Толпа на причале все росла. Знатные сеньоры уже собрались на берегу, и теперь слуги выводили из трюма их коней. Мастер Григ о чем-то разговаривал с одним из прибывших знатных германских рыцарей.
– Какие новости, сударь? – прокричал Робер, с трудом протолкавшись поближе.
– Новости – хуже не придумаешь, – ответил, прервав беседу, мастер Григ. – Император Фридрих наконец собрал столько войска, сколько требовалось по условиям договора в Сан-Жермано, и уже было вышел в море, как вдруг на его кораблях началась чума. Черная смерть выкосила множество крестоносцев. Заболел и сам Фридрих, а ландграф Тюрингии, назначенный маршалом похода, умер. Не имея возможности продолжать движение, император был вынужден возвратить обратно конвой и высадиться на берег. Тем не менее он сделал все, что мог, – выделил деньги, отрядил большой отряд, дал корабли, назначил новым маршалом герцога Генриха Лимбургского и отправил их сюда. С герцогом также прибыли гранмастер тевтонцев и вновь назначенный патриарх Иерусалимский Герольд. Одновременно с этим император послал трех архиепископов к папе, дабы те объяснили Григорию сложившуюся ситуацию. Но папа отказал им в аудиенции и, невзирая ни на что, разослал энциклику, объявляющую об интердикте. Фридрих был поражен и уязвлен. Находясь чуть ли не при смерти, он, в ответ на отлучение, разослал письма к крестоносцам и подтвердил свои намерения освободить Иерусалим. Положение для простых участников глупейшее: папа, выливая на головы ослушников котлы адовой смолы и грозя всеми карами небесными, запрещает поход, а отлученный император всеми силами стремится его начать.
– Что все это значит? – удивленно спросил Жак, не обращаясь ни к кому конкретно.
– А это значит, дружище, – скрипнул зубами Робер, – что в ближайшие месяцы большая война нам не светит, и, чтобы получить индульгенцию, мы должны до самого Рождества служить в братстве.
– Но я же должен до Рождества вернуться домой, – Жак глядел на рыцаря невидящим взглядом, – иначе мои виноградники заберет граф Колиньи-ле-Неф!
– Что же, дружище, – вздохнул в ответ Робер, – значит – не судьба. Поедем вместе в эти Афины. Там, говорят, земли знатные. Может, и тебе удача улыбнется…
Вдруг де Мерлан посмотрел куда-то в сторону, и взгляд его остекленел. Мимо них скакала небольшая кавалькада, которую возглавляла дама в высоком богато украшенном седле.
– Это она, – прохрипел Робер, толкая локтем в бок приятеля, – она, Витториа!
Де Мерлана было не узнать. Толстые рыжие пальцы рыцаря барабанили по рукоятке меча, его грудь ходила ходуном, а усы топорщились как никогда.
Жак, ошарашенный скверными новостями, вышел из прострации в тот самый момент, когда лошадь, несущая загадочную попутчицу, поравнялась с местом, где они стояли. Жак поднял глаза. На сей раз Витториа не пряталась под платком, взгляды их встретились, и бывший свободный виллан, ныне конный сержант крестоносного братства святого Андрея Акрского, Жак из Монтелье, увидел, как ее прекрасное лицо начинает приобретать пунцовый оттенок.
Глава восьмая,
где Робер дает волю своим чувствам
и одерживает блестящую победу
Вдоль берега, мимо высоких крепостных стен, в сторону далекого Египта тянулись бесконечные вереницы перелетных птиц. По небу проносились рваные кучевые облака, а море, утратив лазурную летнюю прозрачность, налилось штормовым свинцом и вздыбилось злыми высокими волнами. Волны с ревом ударяли в подножия квадратных крепостных башен, но, не сумев совладать с массивными каменными стенами, отступали, чтобы собраться с силами и вновь и вновь обрушиться на черные, покрытые зеленью камни.