— Итак, — продолжал д'Аржансон, — получив это известие как министр иностранных дел, я должен был принять меры. Я поручил месье Фейдо де Марвилю арестовать этого польского агента так, чтобы тот не смог встретиться ни с кем. Вашему величеству известно, что случилось. В карете при задержании находился мужчина, а из нее вышла женщина. На другой день польский посланник приехал ко мне требовать немедленного освобождения его соотечественницы, которая, как он утверждал, являлась графиней Потоцкой. В карете и на графине ничего не смогли найти такого, что послужило бы поводом к обвинению. Мужская одежда бесследно исчезла, и пришлось предположить, что или графиня одарена необыкновенной ловкостью и имела в своем распоряжении исключительные средства для обмана, или что Марсьяль — начальник объездной команды — изменник. Прошлая жизнь Марсьяля свидетельствует в его пользу, однако надо было принять предосторожности — он посажен в крепость. Графиня осталась в Париже и принята в лучшем обществе. Ничто не подтвердило политического обвинения, предъявленного ей; согласно полученному мной донесению, польский агент направлялся в Париж с полномочиями звать на польский престол принца Конти, что было бы очень важно, — но, повторяю, ничто не подтвердило этого обвинения. Вчера я получил записку с совершенно таким же содержанием, как и в прошлый раз, где меня уведомляли о приезде польского агента. Я обнаружил ее на моем бюро, войдя утром в кабинет; никто из моих людей не мог сказать, кто принес эту записку, словно она упала с потолка или влетела в печную трубу. Я распечатал эту записку, как и первую. Почерк был тот же, только первая была безымянная, а вторая подписана именем…
— Каким? — живо спросил король.
— Петушиного Рыцаря, государь.
— Где эта записка?
— Вот она.
Маркиз подал королю сложенную бумагу, которую вынул из кармана.
Людовик XV развернул ее и пробежал глазами убористые строки письма, потом, обернувшись к епископу де Мирпуа, прочел вслух:
—