Рыцари былого и грядущего. Том II(СИ)

Мистические токи полностью захватили душу Андрея. Теперь он не только понял, но и почувствовал, что участвует в христианском, более того — православном богослужении. Не просто присутствует, а именно участвует. Его нисколько не смутило то, что на месте престола он увидел чёрный каменный монолит — кубический, каким и должен быть престол. Обсидиановый глянец «Каабы Христа» отражал огоньки свечей и лампад. Некоторые мужчины и женщины причащались, некоторые просто целовали чашу. Они сразу же спокойно и дисциплинированно расходились, исчезая через дверь, ведущую наверх. Всё — совершенно молча, да и во время всего богослужения никто из верующих не проронил ни единого слова. Когда уже почти все разошлись, подросток, так же как и Шах одетый в парчу, но поскромнее, стал задувать свечи, оставив горящими только лампады. Видимо, этот мальчик был чем-то вроде нашего алтарника. Сиверцев назвал его про себя: «маленький Мук».

Храм погрузился в мягкий полумрак. Все разошлись, «маленький Мук» так же исчез. Они остались вдвоём с Шахом.

— Вам понравилось наше богослужение? — ласково спросил Шах.

— Оно прекрасно. Восхищение и растерянность — вот мои чувства.

— Не удивительно, друг мой. Такого вы нигде в мире не увидите.

— Может быть, нигде в мире не знают, зачем ортодоксальным христианам рядится в мусульманские одежды?

— А если бы знали, тогда, может быть, мусульман было бы не больше, чем нас сейчас. Весь Восток поклонился бы Христу.

— А это было бы честно? Вы как будто бы вводите мусульман в заблуждение, подсовывая им христианство в исламской упаковке.

— О, нет, мы никого не обманываем. Все члены нашего братства достаточно развиты, чтобы понимать: разница между исламом и христианством существенно превосходит разницу в обрядах.

— Тогда зачем?

— Чтобы не ломать людей без необходимости. Обычно мусульманин, принимая христианство, вынужден принимать чуждый ему тип национальной культуры, отрекаясь от множества с детства дорогих ему обычаев и некоторых представлений, впитанных с молоком матери. Это проходит обычно через серьёзный психологический слом, в котором решительно нет необходимости. У нас, мой друг, вы не увидите ничего специфически исламского, вы всего лишь оказались в мире традиций Востока. А разве это плохо, если человек, принимая веру истинную, сохраняет верность обычаям предков? Мы избавляем мусульман от ощущения, что, приняв Христа, они больше не принадлежат к собственному народу. Например, женщины у нас ходят в паранджах — что в этом нехристианского? Это просто следование национальному обычаю.

— А я думал, на Востоке женщины давно уже отказались от паранджи.

— В городах — конечно. Там большинство наших женщин одеваются и ведут себя по-европейски. Ты понимаешь, что они отказались от паранджи отнюдь не потому, что стали христианками. Хотят вкусить благ цивилизации, весьма сомнительных, по нашему суждению. В традиционном исламском мире таких женщин считали вероотступницами и ещё догадываешься, кем их считали. Для перса женщина без паранджи — всё равно что для европейца женщина в нижнем белье. Бесстыдница. А если женщина приняла христианство, значит, она может ходить без паранджи. Но и для неё, и для её мужа это очень болезненно психологически. Зачем мучить людей?

— Да, тут вы, пожалуй, мудры. Я живу в закрытом мужском коллективе, готовлюсь принять монашество. Благодарен вам за то, что ваши женщины в паранджах. Мне так, спокойнее.

— Вот видишь! А мои одежды? Чем плох мой тюрбан? Что в нём исламского или нехристианского?

— Вы напоминаете великого визиря.

— Вот именно, дорогой. Были же визири — христиане. Почему, став христианским священником, я должен менять свои персидские одежды на греческие? Не было бы греха и сменить, но и оставить, как есть — не грех. А моим прихожанам как есть — роднее, ближе, привычнее.

— Но есть тут у вас кое-что не просто от Востока, но именно от ислама. Отсутствие икон, например.

— Мо-ло-дец, — голос Шаха, исполненный тихой радости, журчал и переливался. — Правильно заметил. Но тебе, наверное, трудно понять этнического мусульманина. Он переживает очень тяжёлый и глубокий стресс, увидев в храме изображение человеческого лица. Хорошего в этом мало, но такова реальность. Переубедить человека можно, но есть такие глубины души, которые лучше не трогать. Это, порою, приводит к слому. А зачем? Ведь христианам не предписано молится только перед иконами, и христианское богослужение не становится недействительным в помещении, где нет икон.

— Но ведь Церковь догматизировала иконопочитание.

— Совершенно верно. Я своим чётко разъяснил: икона — не идол. У нас запрещено считать икону идолом. Но мы не принуждаем использовать иконы во время молитвы. И в храме поэтому нет икон. Дома некоторые держат иконы. Их за это не осуждают, другие не хотят иметь икон — их тоже не осуждают.

— А ваш престол явно символизирует чёрный камень Каабы. Это ведь исламский символ.