«Рыцари чести и злые демоны»: петербургские учителя XIX- н. XX в. глазами учеников

«Учитель русского языка в старших классах А.П. Алимпиев был хороший краснобай, ученики любили его как рассказчика».

А. Родионов, 1832 – 1840 гг.

Пятидесятилетие 2 С.-Петербургской гимназии. СПб., 1880. Вып. 1. С. 10.

***

«Эти три деятеля (А.П. Алимпиев, М.К. Иващенко, А.В. Шакеев – Т.П.), имевшие громадное значение и силу в Педагогическом Совете гимназии, резко отличались друг от друга, и в особенности первый и второй. Первый был представитель всероссийского добра, а второй, не смотря на все хорошие качества его как преподавателя, в понятиях гимназистов того времени считался духом зла.

Александр Петрович Алимпиев1

действительно олицетворял собой идеал всероссийского благодушия: ленивый и беспечный, весёлый и ликующий, всегда с приятной улыбкой на устах, он был скорее прелестный воспитательный собеседник, нежели преподаватель, но собеседник исключительно по своему предмету2: о литературе и эстетике, о форме, красоте и певучести стиха того или другого родного поэта. Весьма часто увлекаясь красотами картин Гоголя, которого он был горячим поклонником, Александр Петрович терпеть не мог задавать, а ещё более спрашивать уроки! Но зато он развил в нас любовь к отечественной литературе, фантазию и самодеятельность мысли, позволяя нам писать в форме классных сочинений все, что только взбредёт каждому в голову. Поэтому немудрено, что в форме таких сочинении появлялись в прозе и стихах нескончаемые романы, повести, комедии, периодические журналы и газеты3, приноровленные к миру гимназическому, в которых обрисовывались зарождающиеся характеры товарищей. Это был самый весёлый и приятнейший из классов в неделю4

. Что касается до уроков по уставу, т.е. по отношению к программе годичного курса, то учении сами должны были знать, что приготовить к следующему классу. Оригинальность такого отношения Александра Петровича к ученикам была до такой степени поразительна, что он во время уроков сам никогда не вызывал учеников высших классов для ответа, а сами ученики. по известной определённой между ними очереди (вернее – стачке), без всякого вызова выходили на кафедру и отвечали. Причём Александр Петрович, будучи слегка туг на ухо, нередко подходил к кафедре и пренаивно-лаконически спрашивал: «О чём?» Получив ответ, он произносил обыкновенно многознаменательное «А-а-а!» как бы обращая тем особенное внимание класса на сообщаемое с кафедры, а затем, засунув по обыкновению руки под фалды вицмундира, начинал свою величавую прогулку около кафедры, подчас выделывая той или другой ногой лёгкие, столь памятные нам антраша5.

Благородные же россияне, пребывавшие в классе в качестве учеников, забыв о многознаменательности предмета, сообщаемого с кафедры их собратом, и будучи вполне гарантированы добрым обычаем, что их никто и ничто не потревожит в этот урок, безмятежно предавались совершенно иным, не только посторонним, но даже и запрещённым занятиям, как например: преферансу в доморощенные карты, или азартной юле6 или просто болтовне с соседом, если с кафедры не сообщалось ничего интересного.

Припоминаю при этом замечательный случай, который весьма характеризует Александра Петровича. Это было после каких-то праздников.

Отворив дверь класса и приветствуя нас милой улыбкой, всходит Александр Петрович на кафедру. Отметив отсутствующих, он весело сходит с неё и начинает по обыкновению ходить вдоль скамеек (чарующая улыбка не покидает его), предполагая, что кто-нибудь, по заведённому обычаю, выйдет на кафедру и будет отвечать. Но на кафедру никто не выходит… Тишина в классе небывалая! Заметив это, Александр Петрович говорит: «Ну, что же вы, кто – сегодня?» Гробовое молчание было ответом на этот вопрос…улыбка исчезла с лица доброго педагога. Он остановился и затем, окинув всех учеников вызывающим взглядом, нетерпеливо ждал ответа. Но взор его не встретил ничьих глаз: юнцы поняли скверность положения и опустили их долу… Минута была тяжёлая. Я до си пор свежо помню её. Александр Петрович, догадываясь в чем дело, ещё раз прошёлся по классу и затем, как бы не веря себе, ещё раз спросил, но уже не тем мягким, столь свойственным ему симпатичным голосом, как несколько минут тому назад, а голосом оскорблённо-раздражённого самолюбия: «Ну, что-о-о же?!…» И то же гробовое молчание было ему ответом… Как теперь вижу его в эту минуту. Он остановился посредине класса и уткнув руки со сжатыми кулаками в бока, произнёс чуть не задыхающимся голосом: «А-а-а!! так вот вы каковы!! Подлецы вы, свиньи!! Вот что!» И брань, неудержимая брань, гомерически-всероссийская брань полилась широкой рекой… брань со слезами на глазах. Он едва-едва не заплакал…