Рыцари ее мурлычества (СИ)

— Тише, Алиса, — поглаживал меня по голове Лёва, посчитав, что я потеряла остатки разума. А я имела в виду, что не выдержу, если еще и с ним что-то случится.

В моей комнатке становилось так пусто…

Похороны начались и закончились, казалось, без моего участия. Я присутствовала, но всего лишь призраком, неживым субъектом, видящим, слышащим, не вникающим в процесс. Смотрела на гроб, испытывая дежа вю. Смотрела, как он опускается в яму и его засыпают. И ни капли слез.

Не плакала.

Один раз кричала. Точнее орала на мать Ярослава, лишь у его могилы вспомнившей, что у нее есть сын. Точнее был. Меня просто взбесило, что она сидела на коленях и причитала, едва ли не бросайся в яму.

— Мальчик мой! — вопила она, сидя на земле, свешиваясь с края ямы. — Зачем же ты меня бросил???

Так и хотелось подойти и дать ей пендаля, чтобы она туда свалилась. Я бы потом сама взяла лопату и быстро закидала землю.

— Прекрати этот дешевый спектакль! — рявкнула на нее, остановив душераздирающий рев. Папа Ярика уставился на меня. Все смотрели, как на сумасшедшую, вознамерившуюся устроить драку в неподобающем месте, во время скорби. — Ты хоть бы раз пришла к нему, поздравила с днем рождения! Хоть бы один раз узнала, чем он живет, чего хочет, есть ли у него девушка! Из-за тебя он с недоверием относился ко всем! Ты… Алчная сука! Приходила только квартиру требовать!

— Алиса, — поперхнулся, откашлялся отец погибшего брата, вознамерившись меня устыдить. Но посмотрел мне в глаза, и замолчал. Лысый, Лев, Фима, Оля стояли за моей спиной с такими же пронизывающими ненавистью взглядами.

Лишь высказавшись, я замолчала, истратив все слова, точнее растеряв их, и само желание говорить.

Кивая, благодарила врача и медсестру за укол успокоительного, когда парни обратились к ним, чтобы утихомирить неадекватную сестренку.

Далее только препараты и держали меня на грани разума.

Ребятам некогда было нянчиться со мной, им всем нужно было идти на работу, они спрашивали, смогу ли я продержаться одна. Кивала и уходила в спальню, чтобы тратить часы жизни, бесцельно пялясь в стену. Телефон звонил долго и нудно. Папа что-то говорил о приезде Эдика.

В определенный миг, осознав себя в моменте дня, вне действия успокоительных, я поднялась, взяла ключ под половичком и прошла в соседнюю квартиру. Как только дверь за мной захлопнулась, я словно окунулась в полную, звенящую тишину. Густая, и почти живая, она окутывала, обволакивала и поглощала.

Стоя на пороге, я напряженно вслушивалась, надеясь услышать легкие шаги босых ног или скрип кровати, звон ложки, бьющейся о стенки кружки с кофе. Но на столе лежала недельная пыль. В холодильнике догнивал салат.

Я легла на постель, еще сохранившую запах Ярослава, свернулась калачиком, обняв ослика, которого когда-то давно сама подарила брату. Дышала, поглаживала игрушку и ни о чем не думала. Не заметила, как в квартире стало темно. Мне было все равно. А вот родителям и друзьям нет. В двери тарабанили громко и долго. Я бы и не пошевелилась, если бы не услышала:

— Киса! — произнесенное Эдиком.

Впрочем — не пошевелилась. Осталась лежать, предав бездействием жениха. Йорик и память о нем, возможность представить, что он все еще рядом — важнее Эдика. В полутьме мне мерещилось, будто брат лежит рядом со мной, смотрит на меня и улыбается. Я бы отдала все на свете за одну его улыбку!

— Киса! — вот этот голос был совсем близко, но говорил не Ярослав. Слова звучали над ухом, и срывали засовы, воздвигнутые в темницах слез. Я повернулась, не сдерживаясь, плача, и попала в крепкие объятия Льва. Он тоже хорошо знал, где можно добыть ключ от квартиры Йорика…

В плену

Опасаясь за мое состояние, родители сняли для меня квартиру в другом районе, надеясь отправить не свою от горя дочь подальше от всего, напоминающего о погибших друзьях. Но проще было оторвать мне голову и вырвать сердце, ведь Вася и Йорик все еще жили там — внутри.

Эдик пытался повлиять на меня, заменить мне двух самых близких друзей, а еще попутно отца и мать. Сидел рядом трое суток, пытался кормить с ложечки, разговаривать со мной, вызвать хоть какие-то эмоции. А потом устал, посчитал все бесполезным. В общем, сдался он достаточно быстро. К тому же, с работы позвонили, требуя срочно возвращаться, и он уехал. Судя по тому многострадальному и полному злости взгляду, адресованному Льву, меня оставили на его попечение. Лева же проводил подле меня куда больше времени. Он появлялся каждый день. Готовил, приносил сладости, рассказывал анекдоты. Даже, если я не хотела есть или отказывалась, садился вместе со мной на диван, включал телевизор, обнимал меня и находил способ заставить покушать: например, ел сам, и часто промахивался ложкой… стоило мне зевнуть, как во рту оказывались каша, суп, борщ (в зависимости от того, чем Лев Борисович изволили ужинать).