Рыцари моря

– «Сабина»? Да… Мне хорошо известен ее хозяин – некто Герхард Гаук. Этот господин не намного старше вас. Отец его, Виллибальд Гаук, потомственный купец, торговал люнебургской и французской солью, имел дом на Менгштрассе и полдома где-то на Клингенберге, а также соляные склады и один корабль. В последние годы дела Виллибальда пришли в совершенный упадок, и он потерял почти все, что имел, и если бы не помощь сына, то старый Гаук умер бы от голода. К сожалению, подобный удел постиг очень многих купцов. Время перестало работать на мельницу Ганзы… Сын же его оказался мало пригоден к каким бы то ни было трудам, кроме морского дела. Не получив богатого наследства, он выжимает из отцовского корабля все, что только можно выжать из этой старинной развалины. О, мои господа! Вы не видели «Сабины»!… – Клюге покачал головой. – Мне было бы боязно выйти на ней в русло Траве, а не то что ходить до Висмара или до Штральзунда. А молодой Гаук ходит. Он перевозит чужие грузы и умудряется зарабатывать этим неплохие деньги. Ему, верно, везет, потому что никто другой не сумел бы выжать из «Сабины» ни гроша. Правда, я слышал, будто за молодым Гауком водятся какие-то темные делишки, но это никак не может быть каперство. В наше трудное время за спиной у каждого можно отыскать надкушенный запретный плод. Иначе не проживешь – река пересохла, мельница остановилась. Нужно же откуда-то подсыпать в свою кормушку, правда?..

Манфред Клюге понимал толк в пиве; он извлекал удовольствие из каждого глотка, он замечал цвет напитка, дух, пенистость, игривость, прозрачность, он оценивал ощущения, полученные от пития, и говорил, что от хорошего пива наступает рай в желудке и ясность в голове: «Если же, господа, пиво произвело на вас обратное действие и вызвало икоту, и нарушило ясность и легкость мысли, то вы можете смело выплеснуть его в лицо тому человеку, который его вам продал. Тот человек – ваш недоброжелатель!».

Так похвалив собственное пиво, трактирщик вернулся к теме разговора:

– Молодой Гаук мог бы быть замечательным парнем, если б не недовольство и некая ущербность, которые глубоко укоренились в нем. Я примечал даже озлобленность, ибо, хорошо зная Гаука, лучше других понимаю выражение его глаз, лица, скрытое значение некоторых его слов, насмешливые речи – Гаук частенько заходит в мой тихий трактир. Все эти недуги гауковой души происходят от червя, который в нем живет, от червя, именуемого бедностью. Если б старый Виллибальд в свое время не разорился, то юный Герхард мог бы дотянуть и до стола в городском совете, и до стула бургомистра, поскольку все в нем для этого имеется – и ум, и образованность, и чувство чести, и много-много сил. Однако судьба распорядилась иначе, она не дала Герхарду богатства – такой мелочи!… И еще судьба не дала ему родства с патрициями. Червь точит, душа болит, человек злится… Что же касается названия его корабля, то там была какая-то история с любовью Герхарда к девице по имени Сабина; девица была, кажется, служанкой в доме его отца. Но в подробностях эта история мне не известна…

Тут трактирщика прервал Морталис:

– Нас подслушивают, не иначе… – и он выразительно повел бровью и незаметно кивнул куда-то назад. – Те, у кого «большие уши», сидят там.

Клюге оглянулся.

В трактире в это время было немало посетителей. Детина-кнехт едва поспевал разносить по столам кружки с пивом, вином и закуску. Купцы из соседних портовых городов, задержанные в Любеке непогодой, никуда не спешили, убивали время; двое кровельщиков, опасающихся подниматься в ветер на крышу, потягивали пиво, у ног их лежали веревки, железные крючья, молотки; несколько молодых бюргеров веселились в обществе девиц, состязались в острословии. А за спиной у Клюге сидели двое: худющий старик в долгополом кафтане ржаво-рыжего цвета и карлик, лохматый, как будто его не стригли и не расчесывали от рождения, с глубоко посаженными зеленоватыми глазами. У старика на боку висел длинный меч без ножен, просто вставленный в веревочную петлю, а у карлика была привязана к поясу дохлая обезьяна.

В тот момент, когда Клюге обернулся, карлик как раз сидел, чуть подавшись в его сторону и всунув себе и ухо воронку из лоскута кожи; при этом широкий раструб воронки был направлен в сторону хозяина трактира. Заметив, что уличен, карлик быстро отнял воронкуот уха и нагло осклабился; в улыбке его открылись два ряда кривых желтых зубов. Карлик щелкнул дохлую обезьяну по носу и сказал, что подслушивать нехорошо. Старик же вежливо кивнул трактирщику и засмеялся:

– Joculator! Шутник!…

А карлик вдруг подпрыгнул на месте и, безумно выпучив глаза, широко разинул рот. Большая белая мышь с писком соскочила у него с языка и, усевшись на столе, принялась умываться.

Старик опять засмеялся:

– Шутник! Что с ним поделаешь…