Чудакова Валентина Васильевна

Рыцари неба и русалка

Валентина Васильевна Чудакова

Рыцари неба и русалка

Хотя воевала я в пехоте, но к авиации тем не менее имела самое прямое отношение - в том смысле, что летчики не раз выручали меня из беды. В сорок первом обнаглевшие "юнкерсы", "мессеры", "фоки" и прочие стервятники плавали в нашем небе как рыба в воде - косяками. Страшно вспомнить: на каждую машину пикировали, за одним человеком, случалось, гонялись.

Однажды "мессер" прищучил меня в чистом поле - и ну гонять, как зайчишку. Я туда, я сюда - не отстает, бандит! Так и чешет из пулемета, а летчик зубы скалит - развлечение ему. Бегала я, бегала - да и дух вон. Упала лицом в траву и закрыла голову руками. "Все, - думаю, - отвоевалась. Теперь конец..."

И вдруг слышу такой знакомый, переливчатый звон в небе - наши! Откуда ни возьмись - два краснозвездных "ястребка" на "мессера" наседают, полощут фашиста из пулеметов.

"Ага, гад полосатый! - кричу злорадно. - Это тебе не за девчонкой во поле гоняться!"

Тут его наши и прикончили: задымился "мессер" по-черному и неподалеку в землю врезался. "Ястребки", выручив меня, домой полетели, а я еще долго махала им рукой вслед, смеясь и плача от великой радости.

А то еще один случай был. На переправе через Ловать. В том же сорок первом. Я тогда еще в медсанбате служила. Однажды послали меня на санитарной одноколке в армейскую аптеку за консервированной кровью для тяжело раненного солдата. Надо было по понтону переправляться. Получила я без промедления что требовалось - и опять на переправу вскачь.

А над ней - небо черное от вражеских бомбовозов. Визжат бомбы, бухают взрывы, молотят зенитки.

Остановила я коня в соснячке на пригорке и думаю: "Что же делать?! Умрет раненый!.. Каждая минута дорога!" А Ловать - река нешуточная, судоходная, вплавь ее не одолеешь. Да и коня с упряжью тоже не бросишь. Разобьют фашисты понтон - что буду делать? Ах ты, беда какая!.. От бессилья, от ненависти я заплакала злыми слезами.

И вдруг над моей головой, как это уже было не раз, стальной знакомый звон, и сразу же по-журавлиному пулеметы: "Курлы, курлы, курлы". Пронеслось одно звено истребителей, второе, еще и еще!.. Да так низко, что мой бывалый конь-фронтовик, испугавшись, начал выплясывать в оглоблях. Над переправой закипела такая яростная схватка, что я только рот раскрыла, а слезы тут же высохли. Кричу как ненормальная:

- Соколики! Лупите их и в хвост и в гриву! Так их!..

Так и спасли наши летчики главную переправу - понтон, а меня опять из беды выручили. Вовремя как раз успела.

А потом я уже в стрелковом полку воевала. В обороне мы стояли подо Ржевом. Погода держалась жаркая, летная. Комиссар наш Юртаев каждое утро, взглянув на безоблачное небо, хмурился и предупреждал наблюдателей: "Внимание. Воздух!" И не зря - фашистов точно черти приносили как раз к раннему солдатскому завтраку. Что ни день - три-четыре налета. Правда, пехота умеет держаться за родную землю, поэтому потери были самые незначительные.

По всей линии обороны зенитки, точно соревнуясь, сплошь расписывают небо причудливыми барашками разрывов - и, как на грех, ни одного попадания!..

- Воз-дух! Ложись!..

Но не успели самолеты перестроиться для первого захода на боевые порядки полка, как откуда-то сверху на них свалились наши истребители, и дым коромыслом!..

Одного фашиста наши прикончили с ходу: бомбовоз жирно задымил и рухнул на немецкие позиции. Уже на земле на собственных бомбах взорвался: столб дыма, причудливо перекручиваясь, закрыл половину неба. Второй бомбовоз "ястребки" проворно отбили от общего стада, не позволяя ему ни свернуть, ни взмыть вверх, прижали к самой земле и, как заарканенного, повели в наш тыл. Бомбовозище ревел смертным ревом, но послушно шел, куда его гнали, - сам себя в плен вез. Это было так здорово, что даже наш весьма выдержанный комиссар, забывшись, кричал во все горло:

- Попался бычок на веревочку! Ах, молодцы!.. Ура, братцы!..

Разогнав бомбовозы, наши насели на конвой. Три чужака загремели вниз. Два их летчика повисли на парашютных стропах. Третий выброситься не успел - сыграл в штопор, носом в землю. И еще одного фашиста долбанули. Но и наши две машины оказались подбитыми. Из одной выбросился парашютист.

Горящий "мессер", потеряв управление, врезался в свой же самолет, да так они одним костром вместе и упали - грохнул взрыв сдвоенной силы. Зенитки наши умолкли: стрелять было нельзя - сцепились так, что с земли и не разобрать, где свои, где чужие. Небо над нами теперь клокотало: рев, вой, свист, пальба. Глядеть - мороз по коже. А каково-то им, нашим, там, наверху?..

- Ах, сволочи! - крикнул кто-то из однополчан с болью и возмущением. - Парашютиста расстреливают!..

Впрочем, это была не новость - фашисты всегда так: им мало подбить машину, непременно надо прикончить летчика. Глядеть на это с земли просто невыносимо. Но куда денешься - глядим; стоим в окопах в полный рост и буквально воем от бессильной ярости, от великой ненависти и великой любви...