Рыцарская сказка

Иоганн собрался первым и сел ждать остальных. Им овладели злоба и раздражение, в голове уже в который раз замельтешила мысль: «Когда все это кончится?» Но тут же он стал себя успокаивать, что все скоро будет по-другому и его службе придет конец.

Вскоре вспышка острой злобы сменилась тяжелым одурением. Мысли Иоганна приобрели болезненно-воспаленный оттенок. Для него от всего огромного мира остались только он и его пост, эта проклятая площадка на самом верху замка. Где-то в стороне существовали тысячи мест, а для него – этот прямоугольник, вымощенный и окруженный камнем со всех сторон, настоящий каменный мешок.

Ведь можно считать, что он живет где-то, а на посту проводит лишь часть времени, но можно и наоборот – часть времени проводит где-то, а живет на посту. Первые несколько лет у него таких мыслей не возникало, а теперь это превратилось почти в болезнь.

Как прикосновение к ране вызывает боль, так каждое соприкосновение со службой отзывалось болью в душе. Или не болью, но потерей душевного равновесия, причем это происходило не только с Иоганном, но и со многими другими стражниками, долго прослужившими в замке. Но в то же время были такие, которые свыклись со службой и ко всему относились спокойно и равнодушно. Вообще, на службу ворчали все, но как-то больше в шутливом тоне, всерьез ругаться на службу и говорить о своей усталости от нее было не принято. Каждый переживал это в одиночку, хотя и догадывался, что то же самое творится в душе у любого другого. Но легче от этого не становилось.

Со временем приступы тупого раздражения становились все более продолжительными и изнурительными. Обычно Иоганн не старался выместить на ком-нибудь свое дурное настроение, как делали многие другие, ему это не приносило успокоения. Он искал выход в другом: в мыслях и надеждах о своей будущей судьбе. Сначала его удовлетворяла просто мысль, что все это когда-нибудь кончится, но потом этого стало мало. Иоганн почувствовал необходимость развить мысль дальше: «Что надо сделать для изменения своей жизни, как ее изменить?» К сожалению для него, он знал о жизни вообще слишком мало, отчасти из-за постоянного однообразия и размеренности в замке. Ему представлялись лишь два пути: или уйти из замка, или остаться в нем, но занять более высокое положение. При этом главное, что он выяснил для себя, – неизбежность в обоих случаях вмешательства в господские распри вопреки его нежеланию. Этот вывод может показаться странным. Откуда вытекает неизбежность? Во многом она происходила из характера самого Иоганна, хотя он этого и не осознавал, ибо само благополучие в жизни, к которому он так стремился, в его понимании было неразрывно связано исключительно с теми материальными средствами, которыми располагало лишь высшее сословие.

Таким мыслям Иоганн уделял немало времени, особенно стоя на посту, но дальнейшего развития они не получали. И только встреча со старухой явилась новым толчком для них. Тут они зашевелились, полезли как грибы после теплого дождя, а услышанное про свидание Брингильды с посланником Повелителя придало им определенную направленность. Теперь он пристально следил за происходящим в замке. Как песок воду, впитывал в себя все интересное и заслуживающее внимания, подсматривал, подслушивал, пытаясь ухватить конец нити клубка интриг, в существовании которого он теперь был твердо уверен. Однако пока все попытки оказались безрезультатными.

Это вызывало у Иоганна новые сомнения в правильности своего решения. Обычно, вместо того чтобы, семь раз отмерив, один раз отрезать, он мерил еще раз, а потом еще. Но самое плохое, что отрезал он, в конце концов, не так, как отмерил, а наугад.

Иоганн сомневался не только в себе, но и в Бране, хотя и меньше, чем в себе, ибо чувствовал в своем друге ту решительность, которой так не хватало самому. Любой мало-мальски разбирающийся в людях человек, глядя на Брана, сказал бы себе: «Такой не продаст, но и заработать не даст». Такой характер Брана и радовал Иоганна, и огорчал – как большой мешок с золотом: и хорошо, что много, да не унесешь.

Углубившись в свои раздумья, Иоганн на время забыл о карауле и успокоился, но стоило стражникам крикнуть: «Мы готовы», как раздражение опять вернулось. Состояние у него было как при тошноте или зубной боли: противно и сделать ничего нельзя. Он поднялся и пошел к выходу, пнул по дороге что-то попавшееся под ноги, проходя мимо стола, взял кувшин с вином, не останавливаясь, выпил залпом сколько смог и швырнул его с остервенением в дверь. Но, увы, разбиться ему было суждено не о дверь, а о физиономию вздумавшего так не вовремя войти Тритона. Кувшин разлетелся вдребезги, чего нельзя было сказать про лицо Тритона. Оно осталось без изменений, разве что только по нему потекли струйки вина. В комнате воцарилась тишина, стражники неимоверными усилиями воли сдерживали смех. Глаза Тритона стали наливаться кровью, на лбу проступило пятно, мясистые щеки раздулись, усы задрожали. Выпучив глаза, Тритон заорал:

– Бунт! Кто? Кто-о-о-о?

Иоганн сделал шаг вперед.