Рыжеволосая девушка

— Как бы я радовалась, если бы внутренние войска Сопротивления опередили их! — сказала Тинка. — Почему они не могут там изловчиться и взорвать хоть несколько мостов? Немцы ведь обязательно будут переходить большие реки.

Так мы коротали ночь, время от времени выходили наружу, прислушивались, вглядывались в смутные тени беспорядочно отступавших войск — они все шли и шли в сумраке летней ночи.

Настало утро. Спать никому не хотелось. Никто не ощущал голода. Нам не терпелось поскорее выйти на улицу.

Как только кончился комендантский час, мы с Рулантом двинулись в путь.

— А что, если Каллеграаф убежал вместе с другими? — пробормотал мой спутник.

— Может, мы встретим еще какого-нибудь негодяя, который заслуживает пули, — ответила я ему.

Когда мы дошли до шоссе, мы сразу увидели, что бегство продолжается. Ехали автомашины всех цветов, старые и новые, нагруженные чемоданами, мешками и узлами. Немцам надо было очистить Кеннемерланд, всю Северную Голландию. Фашистские молодчики из последних сил пытались спасти свою жизнь. Мы остановились и стали наблюдать; я даже потихоньку считала их.

— Двадцать три за последние пять минут, — сказала я. — Здорово!

Автомашина уголовной полиции, которую мы видели вчера разъезжавшей по городу, снова показалась возле городского парка. Она с ревом въехала в одну из аллей, очевидно, чтобы проверить, не спрятались ли где немцы в штатской одежде. На улицах было полно народу, несмотря на то, что день только начинался. Десятки людей пришли посмотреть на бегство оккупантов.

— Плеккер, небось, уже сидит на чердаке у Гитлера, — услышала я возглас одной из девушек, которые шли на фабрику.

— И как только мы управимся без Плеккера! — подхватил старый рабочий, обгоняя их на разбитом велосипеде.

— Рулант, я просто не знаю, во сне я это вижу или наяву, — сказала я. — Понимаю, что я еду на велосипеде, вижу тебя, но это уже не Гарлем… Это какой-то сумасшедший дом!

— Да, это безумие, и оно должно было наступить… Где только теперь искать нашего молодчика, ума не приложу. Весь этот грязный фашистский обезьянник тронулся с места.

— Поищем на вокзале, — предложила я.

Возле вокзала толчея была больше, чем в разгар туристского сезона.

С привокзальной площади нам видно было, что у перрона стоит готовый к отправке поезд. Он явно предназначался для тех «камрадов» и их «подруг», которые не имели собственных автомобилей и умоляли увезти их в безопасное место. Мы продолжали наблюдать с площади, как в здании вокзала, нагруженные тюками и узлами, толпились предатели вместе со своими домочадцами— женами и детьми. Нечто аналогичное мы с Ан и Тинкой видели накануне, однако на этот раз картина была совершенно дикая. Беглецы галдели, отталкивали немецких солдат, которые, по-видимому, должны были навести порядок на вокзале; они лезли чуть не по головам, энергично работали локтями и кулаками, пробивая себе дорогу.

— Вот оно, единение Новой Европы, — усмехнулся Рулант.

На перроне раздался свисток. Навьюченные багажом беженцы, которые все еще толкались у входа в вокзал, встретили этот свисток отчаянными воплями. Толчея еще усилилась. Жандарм, которого беженцы чуть не сбили с ног, пустил в ход свою короткую саблю и плашмя ударял кого попало, изрыгая отборнейшие ругательства; слов мы не разобрали, слышали только его злобные, полные ненависти окрики. На перроне раздался второй свисток. Мы с Рулантом стояли, словно животные, застигнутые бурей. Зрелище это наполнило мою душу ужасом: я уже не чувствовала ни малейшего торжества или удовлетворения. Эта беготня, эта драка, эта жалкая борьба беженцев из-за местечка в поезде были отвратительны.

— Великий боже, — вздохнула я, — что за ничтожный сброд!

— Наконец-то они получили возможность умереть за своего фюрера, — сказал Рулант, — и вот удирают.

— И как удирают! — сказала я. — Идем, Рулант, меня тошнит от этих человеческих отбросов.

Мы вернулись в центр города. К своему удивлению, я увидела, как несколько человек вывешивали в чердачном окошке голландский флаг.

Внизу на улице стоял полицейский из уголовной полиции, он яростно махал рукой:

— Verdammt noch mal… Die Fahne weg![40]

Люди на чердаке скрылись из виду, флаг остался. Полицейский вынул револьвер и несколько раз выстрелил в полотнище. Прохожие остановились и стали смеяться. Полицейский повернулся к ним багровый от ярости и тут же торопливо зашагал прочь. Едва мы успели подъехать к парку, как с юга к городу стали быстро приближаться три самолета. Мы остановились. Десятки людей, приложив ладонь козырьком ко лбу, пристально всматривались в небо.

— Господи… да это же англичане! — закричал какой-то мальчишка.

Мы напряженно уставились на самолеты. Нам удалось распознать даже знаки на хвосте, хотя они летели довольно высоко. Позади нас и рядом с нами раздавались возгласы.

— Парнишка правду сказал! — крикнул кто-то совсем близко. — Союзники наступают!