Рыжик

– А я вот люблю воровать. Воровать прибыльней. Стрелять ты можешь цельный день и ничего не получишь, а тут уж дело видимое. Вот я в прошлом годе – только ты гляди не звони про это – украл у Пашки безносой… у этой, что с нами сегодня трапезила… три рубля!.. Она спала пьяная, а я подкрался и оторвал кисетик с деньгами… Она кисетик на шее носила, – шепотом добавил Спирька.

Санька слушал, затаив дыхание.

– Вот это на другой день, – продолжал Спирька, – проснулась Пашка и давай голосить. А я ушел – не люблю, когда голосят: жалость приходит…

– А деньги? – чуть дыша, спросил Рыжик.

– Деньги, брат, в дело пошли… Рассказал я об этом Ткачу и дал ему два рубля, чтобы, значит, со мной в компании был. А свой целковый я проел и прокурил. Вот я когда курить научился… Да, воровать лестно… Люблю… Знаешь что, Санька… – Спирька поднял голову, испытующе посмотрел черными глазами на Рыжика и промолвил скороговоркой: – Давай сделаемся ворами?

Рыжик не успел ответить, как вдруг Спирька отчаянно вскрикнул и вскочил с места. В ту же минуту возле них на наре раздался дикий хохот, похожий на вопль сумасшедшего. То хохотал Ванька Ткач, тот самый оборванец с подбитыми глазами, который утром одним своим видом испугал Саньку. Теперь он выглядел не лучше. Покрытая синяками небритая рожа его от хохота сделалась квадратной. В руке он держал закуренную толстую папиросу.

– Что, брат, ножки твои не курят? – прервав на время безумный смех, прохрипел Ткач и снова залился, невольно заражая смехом и других ночлежников, лежавших неподалеку.

Оказалось, как потом узнал Рыжик, что Ткач, желая подшутить над Спирькой, приложил к его босой ноге горящий конец папиросы. Торжествующий хохот Ткача, смех окружающих и нестерпимая боль от ожога подняли целую бурю в сердце обиженного мальчика. Злоба быстро вырастала в его груди и рвалась наружу. Наконец Спирька не выдержал и разразился по адресу Ткача такими ругательствами, которых даже Санька, проведший жизнь свою на улице, никогда не слыхивал. Звонким, взволнованным голосом, в котором слышались слезы горькой обиды, выкрикивал Спирька свои ругательства. На мгновение даже сам Ткач, «хозяин» Спирьки, растерялся от этой неслыханной руготни, посыпавшейся на него, точно град. Но замешательство длилось недолго. Не успел Спирька исчерпать и половину своего запаса, как Ткач уже подмял его под себя и стал наносить мальчику удар за ударом. Сначала Спирька барахтался, кричал, но вскоре он умолк, так как пьяный, рискуя задушить его, зажал ему рот своей огромной грязной рукой.

– Брось мальца: ведь насмерть убьешь! – сказал один из ночлежников. Но Ткач никого не видел, ничего не слышал и продолжал истязать беззащитного мальчика.

Внезапно произошло нечто в высшей степени неожиданное… Рыжик, со страхом наблюдавший эту сцену, вдруг возмутился, кинулся на Ткача и вцепился зубами в его шею.

Ткач отчаянно вскрикнул и упал навзничь, увлекая за собою и Рыжика.

В это время с лампочкой в руке вошел в ночлежку дворник постоялого двора, Карпыч. Нищие боялись его как огня: он имел право любого из них выгнать в какое угодно время дня и ночи.

– Эй вы, лохматые, чего шкандалите? – гаркнул на всю комнату Карпыч и подошел к наре.

Рыжик, дрожа от озлобления и страха, отскочил к окну. Там уже сидел и бился в лихорадке Спирька.

– Пшол вон отсюда, пьяная харя! – закричал Карпыч, увидя Ткача. – Кому я говорил – сюда не ходить в пьяном виде?.. Вон сию минуту!.. Сейчас полицию позову!..

При слове «полиция» Ткач зашевелился и стал слезать с нары.

Ткача убрали, и в ночлежке стало тише, но ненадолго. Через несколько минут среди нищих в одном из дальних углов комнаты завязалась азартная карточная игра. Свет игрокам давал небольшой огарок свечи, воткнутый в пустую бутылку.

Спирька и Рыжик были до того взволнованы, что долго не могли слова вымолвить. Ночлежники между тем всё прибывали, и в спальне становилось тесней. За неимением места многие ложились на пол. Явился наконец и дедушка Архип. Он был пьян и не мог вскарабкаться на нары. Несколько раз он наваливался всем телом на доски, а затем медленно, помимо воли сползал на пол.

– Что, Архипушка, не влезть? – смеялись лежавшие на наре. – Подставь стульчик!

– И без… сту… ульчика… – бормотал дедушка, сползая на пол. Там он и заснул.

– Тебе больно? – тихо спросил Санька у Вьюна, придя немного в себя.

– Нет, сейчас не больно… У меня только злость большая, – дрогнувшим голосом проговорил Спирька.

– И у меня злость… – счел нужным сообщить и Рыжик.

Они снова улеглись, как прежде.

– Уйдем лучше отсюда! – сказал Рыжик.

– Куда?

– А куда-нибудь. Что тут делать?..

– Эх, чудак ты какой! – вздохнул Спирька. Да рази же я не ушел бы, ежели б можно было!

– А почему нельзя?

– Потому нельзя, что не пускают.

– Кто?

– Да вот эти дьяволы.

Спирька рукой указал на всех ночлежников.

– Как они не пускают?

– А так, обнаковенно… Ты думаешь, я не убегал? Как бы не так! Два раза тягу давал…

– Ну и что?