Рыжик

Санька, вполне удовлетворенный ответами Не-Кушай-Каши, замолчал и с любопытством стал следить за тем, что делалось в синагоге. Окна молельни были открыты, и Рыжик хорошо мог видеть молящихся и слышать их голоса. Обширная зала синагоги была вся уставлена длинными скамьями, перед которыми стояло множество пюпитров с ящиками. Посреди синагоги возвышался большой четырехугольный амвон, покрытый тяжелой скатертью, шитой серебром и золотом. Все места в синагоге были заняты. Перед каждым пюпитром стоял молящийся. Молились евреи усердно, произносили молитвы громко, раскачиваясь во все стороны, часто поднимали руки и закатывали глаза на лоб.

Рыжик с любопытством следил за каждым их движением. Особенно хорошо запомнил Санька конец молитвы. Как-то сразу в синагоге сделалось тихо. Молящиеся вытянули вперед головы и застыли в этой позе. Казалось, они к чему-то прислушивались. Вдруг все они, точно по команде, привскочили и так заголосили, что само здание задрожало от этого неистового крика. Потом все сразу смолкло. Молящиеся повернулись лицом к востоку и стали беззвучно что-то шептать. Видно было только, как они шевелили губами и как раскачивались во все стороны. Движения их были быстры и странны. Одни то открывали, то закрывали глаза, другие теребили свои пейсы, наматывая их на указательные пальцы, третьи стучали кулаками себе в грудь, а четвертые подымали плечи и делали вид, что хотят улететь. И все эти движения они проделывали молча, не произнося ни одного звука. Эта безмолвная молитва длилась минут семь-восемь, а затем молящиеся один за другим отступали три шага назад, низко кланяясь направо и налево. После этого в синагоге опять раздался хор сотни голосов. Но это был последний призыв. Вскоре молящиеся стали расходиться по домам.

– Эй, Не-Кушай-Каши, Не-Кушай-Каши! – послышался визгливый голос Боруха.

– Вспомнил горбунишка нас! Хе-хе-хе!.. – обрадовался солдат. – Ну, брат, вставай: теперь за дело пора взяться, – добавил он, обращаясь к Рыжику, и поднялся с земли.

Санька последовал за ним.

Когда в синагоге никого не осталось, служка повел наших спутников к себе.

– Ну, Не-Кушай-Каши, ты теперь навсегда у нас жить останешься, – говорил горбун, идя вперед. – Тебе наш габэ (староста) жалованье положит… Два керблах (рубля) в один месяц.

– Что ж, я не прочь, ежели, скажем, и доход какой будет.

– Конечно, будет!.. А это кто такой? – спросил вдруг шамес, указывая на Рыжика.

– Это мой спутник… Славный парнишка. Он мне помощником будет.

– А, это очень хорошо, – сказал Борух и что-то добавил на непонятном для Саньки языке.

– Нет, нет, ни боже мой! – воскликнул по-русски Не-Кушай-Каши. – Говорю, парень честный, славный… Ну, понимаешь, ручаюсь за него.

– Хорошо, хорошо! – весело проговорил Борух и первый через просторные сени вошел в синагогу.

Не-Кушай-Каши и Рыжик последовали за ним. В синагоге горели в люстрах свечи, а у дверей на стене висела небольшая керосиновая лампочка. Не-Кушай-Каши, будучи хорошо знаком с обязанностями шабес-гоя, не стал дожидаться приказаний служки, а сам принялся за дело. Он взял табурет и отправился тушить свечи. Через минуту в синагоге сделалось темно, только в руке Не-Кушай-Каши мерцала грошовая сальная свечка.

Борух поблагодарил солдата, достал из шкафчика булку и кусок фаршированной рыбы, отдал это Не-Кушай-Каши и сообщил, что спать он его и Рыжика уложит в хедере (школе). Затем все трое вышли в сени. Борух запер синагогу и ключ от замка спрятал в сапог. Там же, в сенях, находилась дверь, ведшая в хедер.

– Ну, кушайте на здоровье и спите себе! – проговорил служка, открывая хедер.

– Послушай, Борух, а шнапса (водки) не будет? – тихо спросил солдат.

– Ах ты какой! И где ты видал, чтобы шабес-гою шнапс давали в праздник? – сказал шамес, а затем добавил: – Подожди немного, шабаш пройдет, и ты себе будешь шнапс тринкен…

Служка захихикал и заискивающе потрепал рукав Не-Кушай-Каши.

Спустя немного оба путника сидели в хедере и при свете тоненькой свечи закусывали. Мрачный, унылый вид имела эта громадная комната. Длинные столы и скамьи служили единственным убранством хедера. Чем-то холодным, неприветливым веяло от этих серых голых стен и черного потолка. Только край стола, где сидели Рыжик и его попутчик, был освещен грошовой свечкой, а все остальное утопало во мраке. Жуткая тишина воцарилась кругом. Борух, закрыв окна и ставни, ушел к себе домой. Во всем дворе никого не осталось, кроме Рыжика и Не-Кушай-Каши.

IV

НОВЫЙ ЗНАКОМЫЙ

На другой день Рыжик проснулся в хедере. Он спал на длинной, широкой скамье, положив под голову сапоги и палку. Не-Кушай-Каши, лежа на другой скамье, кулаками протирал глаза и громко зевал.

– Ох-хо-хо, косточки солдатские! – протяжно проговорил он, кряхтя и потягиваясь. – А в сене, чай, помягче спать будет… Как, братец, думаешь? – обратился он к Саньке и повернул к нему свое круглое небритое лицо.

– Знамо, помягче, да и вольготней, – откликнулся Рыжик. – Не по вкусу мне здесь… Уйду я отсюда, – добавил он и стал надевать сапоги.