Ржаной хлеб

На рассвете они были у мельницы. Большое огнистое солнце уже полыхало за мелколесьем. Два приземистых здания, сама старая мельница и жилой дом смутно маячили в тумане. Бурлила падающая за плотиной вода. Слева, за извилистой Желчой, поднимался высокий лесистый увал. Где-то там, за этим увалом, стоит село Блонск. До села километра три. Другие населенные пункты еще дальше. Кругом лес, болота, зыбкие кочкарники, крохотные, глухие озера, заросшие кувшинками и кугой бочаги. Раньше Козаров приезжал сюда за утками, на рыбалку. Хорошие тут места, безлюдные, привольные. Лучшей партизанской базы во всем районе не сыщешь. И люди на мельнице преданные, смелые.

— Ну так что, Николай Васильевич, может, сначала поразведать мне, одному сходить на мельницу? — спросил Иван, всматриваясь в здание. — А то ведь не ровен час…

— Давай!

Вернулся Иван радостный. С ним был Владимир Леонтьевич Минковский. Сильными своими ручищами мельник обхватил Козарова, уколол черной бородой.

— Давно уже поджидаю, Николай Васильевич, давно. Ночами по очереди дежурим, не спим. Опасался я, понимаешь, за тебя: эти сволочи уже пронюхали, что председатель райисполкома в районе объявился, ищут, шныряют везде. Так что молва, вишь, вперед тебя прибежала.

— Ленинградцы у тебя были? — нетерпеливо спросил Козаров.

— Полный порядок, Николай Васильевич. И гостинцы ихние в надежном месте, и сами они. Идемте в дом, сегодня не опасно, день у меня не помольный. Но на всякий случай охрану выставлю, пошлю вон Генку с Ниной, подежурят пока, поглядят…

Друг за другом, огибая плотину, пошли они травянистой полянкой к дому. Евдокия Ивановна встретила гостей в сенях. На ногах уже были и Нина с Генкой. Всех их Козаров хорошо знал. Не было дома только Виктора и Ольги. Виктор служил в Красной Армии, а Оля, телеграфистка Пуловского узла связи, еще в начале войны ушла по рекомендации райкома партии в особый разведывательный отряд, действовавший под Псковом.

Когда утихли радостные возгласы приветствий, Владимир Леонтьевич, подсаживаясь к Козарову, спросил:

— Невтерпеж мне узнать, Васильич… Как там наши-то? Немцы брешут: при последнем издыхании Россия, Ленинград вымер, груда камней на месте города…

— Живая Россия, Владимир Леонтьевич! Стоит наша страна Советская, товарищи мои дорогие! Стояла и стоять будет! И об Ленинград фашисты лбы свои поразбили… Никогда не видать им Ленинграда…

Минковские просили Козарова пожить с недельку у них на мельнице, отдохнуть, подлечиться. Николай Васильевич после такого большого перехода по району чувствовал себя вообще-то неважно: побаливала раненая нога, голова кружилась, подступала иногда тошнота. Но он наотрез отказался от отдыха. Не до этого было, да и задерживаться на мельнице не следовало долго, хотя и тихое, удобное здесь место. Удобное в том отношении, что сюда под видом помольцев могли, когда надо, приехать нужные люди, что-то сообщить, передать. Но пусть уж, как условились, все сведения собирает Минковский.

Он пока вне подозрений. Умело разыгрывая обиженного Советской властью кулака, он между тем собирает различные сведения о местных гарнизонах, о предателях, припрятывает зерно и муку. А Нина с Генкой доставляют сведения, развозят подпольную районную газету «Колхозная трибуна».

Немцы на мельницу заглядывают редко, но уж когда приезжают, Минковский, распушив и намазав репейным маслом бороду, изгибается в поклонах, велит своей Авдотье поскорее ставить на стол самогон, горячие русские блины, капусту квашеную, грибы и, прикладывая ладонь к груди, приглашает радушно:

— Милости прошу откушать, господа… У нас, конечно, бедновато, по-мужицки все, не то, что в старые времена, но уж не обессудьте, чем богаты, как говорится…