Ржавчина

В детстве Август терпеть не мог свои кудряшки. Помню, как однажды Тобиас, чьи черные тонкие пряди, уже достающие до плеч, всегда выглядели идеально гладкими, убедил его, что волосы вьются из-за лактозы. Августу было восемь, и он поверил. С тех пор его волосы так и не распрямились, а вот молоко он больше никогда не пил.

С характерным треском он вырывает из тетради лист и что-то на нем пишет. А потом, не поворачиваясь, комкает в шар и перекидывает через плечо. «Бомбочка» падает прямо на стол. Я разворачиваю бумажку.

«Для того, кто так много нарывается, ты слишком медленно бегаешь, Лягушка. Даю тебе пять секунд после звонка. Не успеешь – пеняй на себя».

Глава 5. Анна – прошлое

Шесть лет назад…

Воздух здесь горячий и влажный, будто сотканный из невидимых капель. Каждый раз, открывая поутру створки окон, я заново привыкаю к тому, как дышать.

Вирджиния в мае похожа на баню. Настоящую русскую баню, в которой мы парились в деревне у бабушки. Именно она говорила, что перемены всегда случаются стремительно. Вписываются в тебя, как поезд на полной скорости. У нашего оказалось имя Майкл Олридж.

Он прилетел рано утром, я не успела даже в школу уйти. Вошел, окидывая придирчивым взглядом скромную малогабаритную квартирку, и даже не снял ботинки. Мама, носясь по кухне, суетилась и краснела, он же был расслаблен, явно стараясь произвести впечатление, а я, присев на край подоконника, смотрела угрюмо и хмуро.

«Майкл в разводе, нас с тобой здесь тоже ничего не держит, к тому же, Анют, это Америка, – что-то подобное сказала мама тогда, улыбнувшись уголками губ, но не глаз. – Мы о таком и не мечтали».

«Да ты же впервые его видишь!» – хотела съязвить я, но промолчала. Знакомства в интернете в наши дни стали почти нормой. В тот вечер Майкл остался у нас, а мама впервые закрыла дверь в спальню.

И вот я молча собираю вещи, прощаясь с прежней жизнью. Перекладываю с места на место книги и игрушки, в которые давно не играю, решая, что взять, а что оставить. Выкидываю старые школьные тетради – они-то уж точно не нужны; вместе с ними собираю пять мешков хлама и оттаскиваю все в коридор. В одном из ящиков стола, который, как оказалось, мама уже успела продать, лежит коробка с разбитыми бабушкиными часами. Я вытряхиваю ее содержимое на пол и достаю оттуда две небольшие шестеренки, сцепившиеся зубьями. Когда-то я специально оставляла их для скрапбукинга3, теперь же мне почему-то отчаянно хочется их спрятать, чтобы никто не увидел. Увести частичку прошлого с собой. Я расстегиваю цепочку и вешаю их на шею. Вся остальная моя жизнь, до сих пор тщательно собираемая и хранимая, отправляется в мусор.

Закрывая в последний день дверь, я на мгновение останавливаюсь, крикнув, что завязываю шнурки, но на самом деле мне хочется запечатлеть в памяти мой дом таким, каким я его запомню навсегда. А потом мы летим в Америку.

Майкл не становится мне ни отцом, ни другом, но никому из нас это особо и не требуется. У него уже есть сын, Тобиас. Он старше меня на четыре года, мрачный, грубый и никогда не улыбается, зато его глаза всегда прищурены так, будто что-то замышляют. Чаще всего какую-то гадость – «подарок» для меня или родителей. К счастью, большую часть времени Тобиас торчит у себя в комнате, играя на гитаре. Такой же черной, как и его душа.

– Анют, иди сюда, – кричит снизу мама. – Познакомься с нашими соседями!

После недели, за которую я так и не решилась заговорить хоть с кем-то из детей на улице, я полностью оставила попытки, решив спрятаться в спальне. В конце концов, у меня есть своя комната с широкой кроватью, розовым покрывалом, столом и огромным шкафом, куда поместились все мои вещи. Обычно я лежу на кровати – читаю или просто смотрю в окно. Но, кажется, моему затворничеству приходит конец.

Я спускаюсь вниз, где в гостиной рядом с мамой на диване сидит незнакомая женщина, за ее спиной топчутся два подростка: девочка лет пятнадцати и мальчик, мой ровесник. У обоих медные, как проволока, волосы и пронзительно яркие глаза цвета морского шторма. Оба, в отличие от меня, явно чувствуют себя здесь в своей тарелке.

– Анна, иди к нам, – на идеальном английском произносит мама. По образованию переводчик, она без труда обосновалась в новой стране. Мне же языки всегда давались со скрипом. – Это миссис О’Доннел и ее дети, Джули и Август.

– Здравствуйте, – улыбнувшись, отвечаю я, пряча потные ладони в карманы и надеясь, что на этом меня отпустят, избавив от необходимости рассказать о себе, но девочка вдруг подходит и обнимает меня.

– Тебя зовут Анна? – спрашивает она, тут же протягивая руку. – Какое красивое имя. Я Джулс. Но ты можешь звать меня Джей-Джей.

Я выдавливаю улыбку.

– Хорошо.

– Надо же, у меня никогда не было друзей из России. Говорят, там жутко холодно?

– Нормально.

– Уфф, я бы точно не выжила. Даже местную зиму с трудом выношу. А про белых медведей на улице, правда?

Я хочу сказать, что если в России и есть медведи, то только бурые и уж точно они не ходят и в окна не заглядывают, но упорно не могу вспомнить слово «бурый», поэтому ограничиваюсь лаконичным: