Ржавчина

Парижъ, 5 сентября.

Ты пишешь, что ничего не поняла изъ моего письма. Врю. Но разв легко рвать себя на клочки, разв возможно написать про себя то, что покраснешь сказать про чужаго? Вра, милая, я ужасно несчастлива! И это чувство въ такой острой форм охватываетъ меня, что я пользуюсь всякимъ маленькимъ случаемъ, чтобы заглушить его. Какъ пьяницу тянетъ къ бутылк, такъ и меня затягиваетъ та жизнь, которую я веду здсь: боязнь остаться одной, оглянуться назадъ, задуматься побольше надъ своею судьбою — заставила меня искать постоянно новыхъ и новыхъ развлеченій. Обды, ужины, шатанье по ресторанамъ отуманили меня, но спокойствія не дали.

Я ршила не писать теб ничего, чтобы не вдумываться, — все равно, возвращаться некуда. Въ Россію хать я не могу, — мужъ проситъ меня не прізжать, мать чуть ли не прокляла… едя не хочетъ и знать… Неужели онъ никогда не любилъ меня? А какъ я врила!… Теперь ужь любить я больше не могу, а главное — не могу врить. И это ужасно, ужасно потому, что даетъ къ самой себ какое-то противное, унизительное чувство. Бываютъ минуты, что я ненавижу весь міръ, ненавижу всхъ и все, а больше всхъ ненавижу себя… Тогда веселый, праздничный Парижъ для меня невыносимъ. А между тмъ я не могу выхать отсюда. Ко всмъ прелестямъ жизни примшивается матеріальная невзгода, я задолжала всюду, а писемъ и денегъ изъ Россіи нтъ, какъ нтъ. Я начала уже закладывать вещи. А каждый вечеръ продаются и пропиваются сотни франковъ!… И сказать правду, только и живешь что въ эти вечера и для этихъ вечеровъ, когда самолюбіе заснетъ, а прошлое подернется какимъ-то туманомъ, или совсмъ исчезнетъ…

Какъ это все должно теб казаться чудовищнымъ въ твоей благочестивой глуши!…Хуже всего то, что видишь, какъ идешь съ крутой горы, а остановиться или вернуться не мыслимо.

Это должно быть мое послднее письмо къ теб. Быть съ тобой неискренной — я не могу. Писать же все, какъ есть, бичевать себя — нтъ силъ. Одинъ Богъ знаетъ, чего мн стоило написать это письмо. А я и безъ этого слишкомъ много страдаю. Прощай. Я должна умереть для тебя. Ты, чистая и добрая Вра, можетъ бросишь въ меня грязью, можетъ-быть съ негодованіемъ отвернешься отъ меня, — я привыкла даже и къ этому, или должна бы привыкнуть. Прощай.

Любящая тебя все такъ же искренно

„Анна“.