Ржевско-Вяземские бои. Часть 2

Гюртнеру не удалось сформировать такой тип судьи. Сам он с большим трудом отказался от юридического взгляда на вещи и далеко не сразу встал на разумные позиции, а лишь угрозы, с одной стороны, и презрение – с другой, вынудили его принимать решения, отвечающие практическим жизненным потребностям.

И речи быть не может о том, что он якобы назначил Гюртнера министром юстиции лишь потому, что тот прежде, будучи судьей, с пониманием отнесся к его делу. Он, шеф, всегда стремился в полной мере соблюдать объективность, даже объективность высшего порядка, а иначе он никогда бы не сделал министром юстиции Германии человека, который посадил его за решетку. Но когда он рассматривал кандидатуры на этот пост, принялся отделять зерна от плевел, то просто не нашел ничего лучше. Ибо Фрайслер по сути своей настоящий большевик, а другой (он имел в виду Шлегельбергера) выглядит так, что стоит на него один раз посмотреть, – и этого вполне достаточно.

С юристами он, шеф, в свое время сталкивался и сделал для себя надлежащие выводы. Когда он в 1920 году проводил один из своих первых больших митингов в Мюнхене, некий советник юстиции Вагнер попросил разрешения выступить на нем. Поскольку любого господина в стоячем воротничке он рассматривал тогда как связующее звено с интеллигенцией, появление этого человека привело его в полный восторг, ибо он рассчитывал через него привлечь на свою сторону юристов. Но с присущей ему осторожностью он сперва дал чиновнику выступить перед 20 членами партии в «Штернекерброй». И те изрядно повеселились, когда советник юстиции, у которого уже дрожали руки и тряслась голова, принялся пропагандировать им новое государственное устройство – в основе семья, над ней клан, над кланом род, а во главе его – мать всего рода.

С тех пор он всегда старался быть особенно осторожным с юристами. Лишь три человека составляли исключение: фон дер Пфордтен, Пенер и Фрик.

Фон дер Пфордтен представлял собой полную противоположность Гюртнеру: человек, в жилах которого текла кровь истинного революционера.

Пенер в первую очередь чувствовал себя немцем и лишь во вторую – чиновником. На судебном процессе по обвинению нас в государственной измене он прямо заявил: