Одиннадцатого апреля я пошел к трем часам в Клуб поэтов, куда обещал зайти Грузинов, чтобы потолковать о моих стихах: я готовил вторую книгу стихов "Пальма" и дал ему почитать десятка три вещей. Войдя в клуб, я увидел за столиком Есенина. Очевидно, пообедав, он пил лимонад. Перед ним с пачкой стихов в руках ерзала на стуле с разрисованным лицом поэтесса и щебетала, как синица: – Ах, Сергей Александрович! Вам я поверю! Вы поймете женскую тоску. Ах, Сергей Александрович! Увидев меня, Есенин спросил: – Говорил? – Да, со всеми! – Ну как? Я показал глазами на поэтессу, Сергей взял из ее рук стопку стихов, положил в карман пиджака. – Прочту! – сказал он ей. – А сейчас мне надо поговорить! Поэтесса защебетала и упорхнула, я сел на ее место, но не успел и рта раскрыть, как подошел Грузинов. Иван поздоровался с Есениным, со мной, сел и сказал мне: – Отобрал девятнадцать пьес. Неплохие. "Платан Пушкина" – отлично! Но надо доработать. ‹…› – Лентяй! – восклицает по моему адресу Сергей. – Но я ж… – В поэзии, как на войне, надо кровь проливать! – перебивает меня Есенин. – Но я же, Сережа… – повторяю я. Однако он опять не дает закончить: – Ладно! – И обращается к Грузинову: – Что со статьей? – Дам! О влиянии образа на современную поэзию. – Органического! – Понятно! И докажу, что некоторые поэты и на свет не родились бы, если б не твоя муза! – Только полегче и потоньше! – предупреждает Сергей. – Дипломатии мне не учиться! – И посерьезней! Не так, как в "Гостинице"… После этого Есенин спрашивает, что мне ответили остальные имажинисты. Когда я дохожу до Шершеневича, он говорит: – Я лучше ему напишу. Я протягиваю Сергею пол-листа чистой бумаги. Он пишет чернильным карандашом: "Милый Вадим! Дай, пожалуйста, статью о совр[еменном] сти[хотворном], искус[стве] и стихи для журнала "Вольнодумец". Любящий тебя
22/IV-24"
Вечером я прочитал по телефону эту записку Шершеневичу. – Передай Сереже, – сказал Вадим, – напишу статью, все вольнодумцы облизнутся. А за стихами можно в любой день прислать!