С Антарктидой — только на "Вы": Записки летчика Полярной авиации

12 ч 00 мин мск, 16 марта из «Мирного» Зусман и КО Кравченко сообщили, что температура на «Востоке» днем ниже 60 градусов. Технически взлет при такой температуре произвести невозможно, остается возможность минимальной помощи по сбросу необходимых препаратов. Другого выхода не находим. Начата подготовка к вылету... План не меняется, вылет назначен в 03.00 московского времени 17 марта. По просьбе КО бюро погоды АМЦ передает в «Мирный» прогноз погоды по маршруту «Мирный» — «Восток» — «Мирный», уточнения, обзор синпроцессов. К моменту прилета на «Восток» прогнозируется температура минус 65 — 67 градусов. В радиоразговоре с «Эстонией» с Галкиным обсуждено положение, полностью поддерживаем действия КО Кравченко, Зусмана=

17 марта, Шамонтьев-

«Что ж, — подумал я, — все верно. «Другого выхода не находим...» Да и есть ли он вообще в природе — другой выход?!»

Белов с экипажем еще затемно отправились к самолету, Колб, кажется, и ночевал там. Когда я подъехал, машина уже ожила, экипаж прогревал двигатели, и их рев, то нарастая, то стихая, заливал аэродром и окрестности «Мирного», словно успокаивая всех, кто его слышал, в том числе и меня.

Следом подъехал Зусман, Мы отошли в сторону.

— Только что вышел на связь Астахов. Положение больного резко ухудшилось.

— Попробуем успеть, — сказал я.

— От нас что-нибудь нужно?

— Только одно — перестаньте на борт сыпать телеграммы. Пока с «Молодежной» шли, нас замучили: как идет полет? как самочувствие? какая погода? как техника себя ведет? Бесконечные вопросы... Но нам-то работать надо, а вы отвлекаете. Это же не парад и комментировать нам нечего. Передавайте регулярно лишь информацию о погоде. Я хочу, чтобы экипаж сосредоточился только на одном — на обостренном восприятии полета.

— Но ты и нас пойми — мы тоже беспокоимся, — в голосе Юрия Михайловича я уловил просящие нотки.

— Нет, — жестко сказал я, — мне нужно, чтобы экипаж жил только полетом. Вы же понимаете, что это — не обычный рейс, мы загоняем Ил-14 в такие условия, при которых он никогда не работал, и малейшая ошибка экипажа при контроле поведения его систем может привести к большим неприятностям. Члены экипажа не совсем здоровы, поэтому часами держать в поле зрения приборы будет вдвойне трудно. Вот и прошу поберечь их, не отвлекать.

— Хорошо. Я распоряжусь выходить с вами на связь только один раз в час.

— И обязательно по нашему запросу!

На том и попрощались. Я, конечно, не стал говорить ему, что, если в Москве узнают об условиях полета, то последует категорическое запрещение. А пока руководители всех рангов будут совещаться, время уйдет безвозвратно, температура на «Востоке» понизится, к «Мирному» подойдет новый циклон. Полет станет невозможным не только физически, а и психологически. И самое главное — он уже будет никому не нужен, вряд ли парень долго выдержит в условиях «Востока».

Я поднялся в самолет. Все сомнения остались на земле, теперь — только вперед. Аркадий Иванович и Леонид Маврицын уже устроились в холодной грузовой кабине. Экипаж занял свои места. Белов — в левом командирском кресле, я сел в правое. Оглядел экипаж: второй пилот — Володя Кузнецов, штурман Игорь Игнатов, бортмеханик Виктор Маслов, бортрадист Юра Пустохин... Спокойные, сосредоточенные, чуть замкнутые лица, такие, какими я видел их всегда, когда летал с ними. Никто ни жестом, ни взглядом, ни словом не выдал, что этот полет чем-то отличается от десятков других, выполненных в Антарктиде, и это мне понравилось. Я всегда считал, что если экипаж идет в какой-то полет, как на подвиг или как на прогулку, значит, он к этому полету не готов.

Белов вопросительно взглянул на меня.

— Давай, Валера, выруливай. Пора ехать, — сказал я и привычным жестом положил руки на штурвал.

Он чуть заметно дрожал, двигатели работали ровно, машина жила своей обычной жизнью. Еще раз пробежал глазами по показаниям приборов — они были в нужных параметрах.