С бомбой в постели

— Константин Константинович был для меня как отец, — говорил Кузнецов, сдерживая слезы. — Я не могу говорить о нем, как о мертвом. Это был жизнерадостный человек, он любил веселье и наверняка, будь он сейчас на нашем месте, не позволил бы нам бесконечно сокрушаться и рыдать. Я хочу спеть для него нашу любимую песню.

И он запел: «Белая гвардия, белая стая, белое воинство, белая кость.»

Жерар пил осторожно, помня о печальном опыте, и временами посматривал на Кузнецова, тот держался непринужденно и улыбался французу, видимо, Щербицкий не успел раскрыть ему глаза.

Выбрав удобный момент, Жерар отозвал его в укромный угол.

— Я договорился об открытии фирмы в Индии, Виктор, — сказал он многозначительно, буравя русского своими черными, как у галчонка, глазами.

Реакция оказалась совершенно непредсказуемой — о, эта загадочная русская душа!

— Щербицкий мне все рассказал, Жерар, не будем зря заниматься маскарадом. Я готов сотрудничать с вами. Мои условия: счет в парижском банке, особняк в хорошем районе, французское гражданство, естественно тайно, оплата не как клерку, а по количеству переданных документов. Через год я возвращаюсь в Москву, потом, очевидно, снова вернусь сюда.

Жерар не поверил своим ушам, жар-птица сама шла в руки, такого разворота событий он совершенно не ожидал и даже растерялся.

— Значит, вся эта затея с Индией отпадает? — обрадовался Жерар.

— Наоборот, вы дадите мне письменное согласие на сотрудничество с КГБ, будете под расписку получать деньги и работать по моим заданиям. О вашей вербовке я доложу начальству, естественно умолчав, что вы контрразведчик. Это поможет моей карьере.

Он уже давно все продумал: большевики растерзали Россию, убили деда, сломали жизнь его отцу и дяде, выгнали цвет нации с родины. А он, как червяк, пресмыкался перед этим режимом, так и выйдет на пенсию и отдаст концы. разве все это не подло? Служить французам — тоже не великая радость, но он попытается сохранить независимость, с ними сотрудничали и такие корифеи, как атаманы Краснов и Семенов, это совсем не шпионаж, а если и шпионаж, то ради высоких целей, ради народа. Он поработает на французов, накопит деньги, поселится в Париже и уйдет с головой в деятельность антисоветских организаций, он знает дело, он оживит их работу.

Сладкий запах победы бродил по французской контрразведке, такого никогда не бывало. Шеф восседал на своем кресле не бесцветным психологом, а гордым павлином, его заместители светились от счастья, а Жерар скромно стоял посреди комнаты и докладывал о своих наметках. По случаю знаменательного события выпили бутылку «Мумм», потупив сияющий взор в сияющее шампанское, шеф толкнул короткий спич, отметив заслуги Жерара перед отечеством (косвенно и свои собственные тоже) и призвав к высокому профессионализму в дальнейшей работе с русским.

В тот же день о блистательной победе было доложено самому министру, а тот конфиденциально поведал о ней лично президенту, на всякий случай умолчав о фамилии новоиспеченного агента, ибо президент был социалист и не пользовался особым доверием в кругах патриотов-голлистов, к которым принадлежал министр.

Работа на благо французской разведки закипела, Кузнецов засыпал ее всевозможной информацией и идеями вроде создания в Париже боевой группы из эмигрантов для переброски в СССР в случае «горячей ситуации», французы только хватались за головы от таких предложений.

Шпион из него вышел эффективный, но бесшабашный, иногда он прямо копировал секретные документы на ксероксе в резидентуре, порой запросто уносил их домой и передавал Жерару для фотографирования и из лени пренебрегал миниатюрным «миноксом». Жерар тщательно готовился к встречам с Кузнецовым, иногда это были «моменталки» в парках и на глухих улицах, впрочем, эта практика не радовала Виктора, он любил посидеть и потолковать в ресторане, ему претила роль статиста, передающего документы.

Психолог-шеф уже давно пришел к выводу, что работа на чужую разведку — это болезнь ума и психики, посему на агента нужно смотреть как на феномен нестандартный и шизофренический, пьянство и капризы Кузнецова он объяснял подспудными нагрузками на его голову, они-то и выталкивали наружу энергию.

— Что у вас такой скорбный вид, Жерар? Или вы недовольны моей работой?

— Мы вас высоко ценим, Виктор, но ради бога, не говорите громко, ваш французский блестящ, но с акцентом, официанты весьма наблюдательны. вы же профессионал.

— Черт побери, можно подумать, что я — единственный русский во всем Париже. Да нас тут как сельдей в бочке! Разве у меня на лбу написано, что я не князь Оболенский, а вице-консул?

Все это во весь голос, с громовым хохотом — о ужас!

Париж огромен, и заниматься там шпионажем — одно удовольствие, это не Стокгольм, где половина жителей знакомы друг с другом, и не Пекин, где на каждого белокожего смотрят как на льва в клетке, и не большая деревня Люксембург, и не Москва, где сыщики так набили себе руку за долгие годы советской власти, что знают каждый дырявый дом и проходной двор. В Париже — разведчик живет, как иголка в стоге сена.