С ярмарки (Жизнеописание)

Нет, Шолом никому в жизни еще так не завидовал, как этому счастливому гимназисту. Почему не он на его месте? Почему не он сын лекаря Янкла, его ведь тоже зовут Шолом? Почему богу не сделать так, чтобы Нохум Рабинович был лекарем Янклом, а лекарь Янкл - Нохумом Рабиновичем? Шолом видел гимназиста во сне, бредил им наяву. Гимназист ни на минуту не выходил у него из головы, как Хаим Фрухштейн когда-то. Это была мания, помешательство. Шолом завидовал гимназисту, сильно завидовал. Подойти к нему заговорить - не хватало духу. Как это вдруг заговорить с гимназистом? Как подступиться к мальчику, имя которого Шолом, но зовут его Соломон? В воображении он видел самого себя гимназистом, и зовут его уже будто не Шолом, а Соломон, и мундирчик на нем с серебряными пуговицами и штучка у него на фуражке, и все мальчишки ему завидуют, а взрослые удивленно ахают: "Это и есть сын Нохума Рабиновича, этот гимназистик? Это его когда-то звали Шолом?"

Можно себе представить, какой радостью наполнилось сердце Шолома, каким праздником был для него тот день, когда отец сообщил ему, что с завтрашнего утра он, с божьей помощью, начнет ходить в "классы". Отец был уже у директора и подал прошение, пока в приготовительный.

– За шесть недель ты кончишь приготовительный и поступишь, бог даст, в "уездное", а оттуда в гимназию, а затем еще дальше... С божьей помощью все возможно, только б ты сам постарался.

Шолом завизжал бы от восторга, если б ему не было стыдно перед отцом. Будет ли он стараться? Еще бы! Он только не очень хорошо понимал, что такое "уездное", кто такой "директор" и что означает "приготовительный". Но он очень хорошо помнил, что говорил Арнольд из Подворок. Глазам его представился сынок лекаря Янкла, с серебряными пуговицами, со странной штучкой на фуражке, и сердце его переполнилось, голова закружилась, и слезы радости выступили на глазах. Но он не шелохнулся, держал себя как паинька, несмышленый, не умеющий и двух слов связать. На самом деле этот паинька только и ожидал той минуты, когда он останется один, - тогда он уж даст себе волю. Он шлепнет сам себя два раза по щекам, или хлопнет себя по ляжкам, или три раза перекувыркнется через голову прямо на полу, или же ускачет на одной ноге куда-нибудь далеко - далеко, распевая:

Соломон, Соломон!Гимназистик Соломон!

– А пока ступай-ка покачай ребенка, потом будешь изюм рубить...

Это, разумеется, говорит мачеха. И, чтобы читателю стало понятно, что это за изюм, который нужно рубить, он должен знать, что, поскольку заезжий дом не давал достаточно средств к существованию, Нохум Рабинович открыл погреб с такой вывеской:

Продажа разных вин Южного берега

Производил эти вина отец собственноручно из рубленного изюма и продавал их под разными названиями, из которых автору запомнились: "Выморозок", "Херес", "Мадера" и еще один сорт красного вина под названием "Церковное - для употребления евреям на пасху". Этот сорт вина дети предпочитали всем другим, потому что "Церковное для евреев" было сладким и терпким. Сладким оно было от особого сиропа, который в него добавляли, терпким - от изюмных косточек, но откуда брался его красный цвет, отец ни за что не хотел открывать. Каждый раз, когда ребят посылали за кружкой вина, они прикладывались к "церковному для евреев" и успевали вылакать вдвое больше, чем приносили. И тем не менее это вино давало семье верный кусок хлеба, более верный, чем все другие занятия Нохума Рабиновича.

51

"ПЕНСИЯ"

^{Отец горой стоит за "классника". - Шолом получает стипендию. - Переполох в городе. - Мечта о кладе начинает сбываться}

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Поступление в "уездное" далось не так - то легко и прошло не так - то гладко. Первым камнем преткновения был дядя Пиня. Он рвал и метал. "Как, собственными руками превращать детей в безбожников?" - кричал он и не успокоился до тех пор, пока не взял с брата слово, что он по крайней мере не позволит своим детям писать в субботу. Это условие Рабинович выговорил у директора, или, как его звали, смотрителя уездного училища, со всей определенностью - в субботу его, Рабиновича, дети должны быть свободны от занятий. И еще одно условие поставил Нохум Рабинович директору (это было время, когда евреи могли еще ставить условия) - его дети не должны присутствовать на уроках священника. Рабинович и тут добился своего.