С ключом на шее (СИ)

Машина тут же останавливается, и Ольга оседает, словно из ее тела выдернули все кости. Филька поворачивается задом к борту, приседает и, вошкаясь на брюхе, по очереди свешивает ноги. Он извивается, повиснув поперек бортика, и целую секунду Ольга ликует, уверенная, что он не сможет вылезти, — а потом он сползает ниже. Не дожидаясь, пока он рухнет на дорогу, Ольга хватает за шкирку собаку, рывком подтягивает к себе и утыкается лицом в теплую, пахучую, добрую шерсть. Горячий язык проходится по ее щеке. Ольга сжимает пальцы, прочесывая густой воротник вокруг песьего горла; к мокрым рукам липнут шерстинки, и она машинально скатывает их в комочки, чтобы засунуть потом в карман.

Она слышит глухой удар, когда Филька вываливается из кузова. Жалобное бормотание. Шаркающие, почти стариковские шаги удаляются, становятся все тише, и Ольга крепче вжимается лицом в густой мех на собачьей холке. Хочется, чтоб мусорка уже тронулась с места. Но она не решается просить.

С обочины раздается неумелый свист. Мухтар вскидывает голову. Напрягаются под мягкой шкурой железные мышцы, натягиваются прочные, как тросы, жилы. Ольга крепче обхватывает собаку, но Филька свистит снова, и Мухтар, со скрежетом пробуксовав когтями по металлу, легко вырывается из рук, одним скачком оказывается у борта и выпрыгивает из машины. Уронив ватные ладони, Ольга смотрит на серую пустоту, обрамленную грязным брезентом.

— А ты как, тоже пойдешь? — с любопытством спрашивает человек-ворона, и Ольга вздрагивает. Человек-ворона слегка улыбается, и в его нефтяных глаза светится искренний, идиотский интерес. Взрослые вообще не должны так смотреть.

Ольга нагибает голову, продавливая лбом невидимую стену, и сжимает кулаки.

— Не пойду я никуда, — громко говорит она. — Я заманалась уже их защищать, ясно вам?

— Ясно, — легко говорит человек-ворона и отворачивается. Машина трогается с места. Несколько секунд Ольга бешено смотрит на него, а потом высовывает руку за борт и разжимает кулак. Легкие комочки собачьей шерсти, прилипшие к ладони, дрожат на ветру, как белый флаг, и медленно падают на дорогу, превращаясь в туман.

* * *

Пахнет застоялым табачным дымом, мальчиковой раздевалкой у школьного спортзала и чем-то еще, кислым и безнадежным. Это запах мира, где от тебя ничего не зависит. Взрослого мира, где все решают за тебя. Ольга уже жалеет, что пришла, но и уйти не решается. Невидимые нити действий и событий, сплетенные, наверное, из собачьей шерсти, неумолимо выскальзывают у нее из рук. Перед дежурным милиционером, чья кубическая фигура кажется тревожно-знакомой, Ольга чувствует себя маленькой и глупой. Она не знает, что сказать. Она так привыкла хранить тайну, что теперь не может заставить себя открыть рот.

— Чего тебе, девочка? Случилось что-то? — Дежурный смотрит на нее с брезгливым сочувствием, и Ольга вспоминает, что вылезла из мусорной машины. Из глубины помещения доносятся разочарованные голоса. Шумит вода, бегущая из крана, а потом ее журчание заглушает дикий вопль. Ольга бросает быстрый взгляд на тяжелую дверь и пятится.

— Кууу-да?! — подскакивает дежурный. Ольга покорно останавливается. У нее больше нет сил убегать.

— Кто там у тебя, Кузнецов? — доносится усталый голос кого-то невидимого.

— Да девчонка какая-то мелкая, — машет рукой дежурный, и невидимый настораживается:

— Черненькая?

— Да не, беленькая…

— Все равно…

Дежурный брезгливо морщится.

— Грязная, как бомжиха, аж помойкой несет, — говорит он.

— Я не бомжиха, — буркает Ольга, глядя на вошедшего милиционера. Это тот самый, в джинсах, который арестовывал Жекиного отца. Он на ходу вытирает руки большим клетчатым платком. На костяшках у него ссадины.

— Ну как, Виктор Саныч, колется? — азартно спрашивает дежурный, и милиционер в джинсах хмуро пожимает плечами.

— Какой там… медведей по камере гоняет. Придется ждать.

— Белочка, — со знанием дела заявляет дежурный. — У меня тесть от белочки помер. Как на третье января завязал — ни капли, сказал, больше в рот не возьму — так на пятое начал чертей ловить, а на старый новый год помер, еще салаты не успели доесть. — Он задумчиво жует губами. — Ты бы похмелил его, что ли, а то еще до суда загнется.

— Еще похмелять этого выродка, — лицо Виктора Саныча перекашивает от гнева. — Туда и дорога… Ему же вышку не дадут, скажут — невменяемый… Как тебя зовут, девочка?

— Ольга.

— Ишь, какая серьезная — «Ольга», — усмехается дежурный. — Посмотри-ка на нее!

Ольга сердито дергает носом. Виктор Саныч оглядывает ее с ног до головы. Задерживается на дырке на коленке. Откровенно принюхивается.

— Ты из интерната, Оля? — спрашивает он. — Детдомовская?

Кровь бросается Ольге в лицо.

— Ничего я не детдомовская, — сердито говорит она. — И вообще я пришла сказать, кто убийца, вам не надо, что ли?

Дежурный возмущенно набирает воздуха в грудь, и Виктор Саныч жестом останавливает его.

— Ну, рассказывай, — велит он. — Ты молодец, нам сейчас любые показания на вес золота.