С Корниловским конным

Чтобы поспеть до полного рассвета — широкой рысью иду на восток. Впереди цепь головных дозоров. Со мной мужичонка-старик, проводник, на худой лошаденке без седла. Прошли версты три и видим — северный, левый Маныч будто сразу сузился, словно пересох. Мужичонка показывает рукой на север, сказав — что здесь его можно перейти вброд. Уже светало. Мы явно опоздали. И только что сотни повернули на север — как по ним зацокотали выстрелы с высокого берега красных. Это была конная застава противника, которая, рассыпавшись, скрылась за бугром. Мы и опоздали, и обнаружены. И когда перешли вброд и выбрались на плато, — было совершенно светло. Наступал день. Выбросив вперед 6-ю сотню под командованием за-уряд-хорунжего Черного, с остальными тремя сотнями, в линии колонн, последовал за ним. Сотни пошли сразу же широким наметом, а куда и на кого — не знали, как и не видели противника, — где он? И жаркий немедленный ружейный и пулеметный огонь сказал нам, что нас уже ждали... В головной сотне сразу же появились потери в лошадях. Несколько казаков с седлами в руках бежали нам навстречу. Рой пуль пронизал уже и мой густой строй. Скакавший впереди 2-й сотни хорунжий Савченко 2-й как-то неестественно запрыгал в седле... потом соскочил с раненого коня и бросился влево, к обрыву. 6-я головная сотня, не выдержав огня, повернула назад. Чтобы не быть смятым своими — шашкой указал сотням хлынуть также влево, к обрыву.

Все погибло, точно вижу я. Не хватало еще того, чтобы красные сбили заслон Бабиева и отрезали бы нам путь отступления... Вновь быстро перейдя заросли Маныча — на рысях, взводной колонной сотен, иду назад. Рядом со мной, за спиной казака, на крупе его коня — трясется хорунжий Савченко и горестно выкрикивает:

— Господин полковник!.. Восемнадцать лет прослужил на коне... и вот... потерял!.. — и при этом крутит беспомощно головой.

Я хорошо знал его рослого могучего гнедого коня, старого летами, но еще очень крепкого. Сам хорунжий Савченко крупный мужчина и немолодой. И мне его очень жаль, как он убивается по своему коню.

— Если бы к делу!.. Ну, а тут!.. Зачем все это было? — громко говорит он мне, чем точно выражает и мое личное мнение, да, думаю, — и мнение всего полка. Человек десять казаков так же трясутся на крупах лошадей своих товарищей. Двух тяжело раненных казаков поддерживают с обеих сторон в седлах, стараясь не отставать от сотен. Раненые казаки стонут и беспомощно болтаются в седлах. Оба ранены в живот, но перевязывать нет времени...

Я проклинаю свое малодушие перед Бабиевым, почему не отклонил, не настоял на ненужности этого набега, да еще в такое время, после такого пира всего полка, задуманного и организованного с благородной целью. На душе было полынно горько.

Бабиев со своим ординарческим взводом наметом двинулся в Дивное, а полк, перевязав раненых и усадив их на линейки вместе с казаками, потерявшими своих лошадей — шагом, устало, с досадой — также двинулся в Дивное. Я страдал морально. То, что я более чем два месяца так ревностно и так осторожно, деликатно созидал в понятии чести и благородной воинской дружеской дисциплине, — все это было словно похоронено в это утро. К вечеру умерли эти два раненые казака.

ТЕТРАДЬ ДВЕНАДЦАТАЯ Пикник у Бабиева

На второй день Святой Пасхи 10 апреля 1919 г., к вечеру — я и все офицеры полка неожиданно получили приглашение от Бабиева на ответный пикник, за селом, куда приглашались выехать верхом на лошадях и с хором трубачей. Сборный пункт у штаба дивизии. В приглашении сказано, что он, Бабиев, из Святого Креста, получил двухведерный бочоночек красного церковного вина и хочет распить его с родными корниловцами. Все угощение от него.

К 4 часам вечера мы выехали. Миновав село, открылся выгон. Вдали стояла ветряная мельница на бугорке. Бабиев шел впереди, нас всех выстроил в одну шеренгу. Идем шагом и, как всегда, весело перебрасываемся между собой шутливыми фразами. Вдруг Бабиев неожиданно выкрикнул:

— За мной!.. Чья возьмет!

И с места бросил в полный карьер своего горячего прыткого коня Калмыка. Под офицерами были довольно хорошие строевые лошади, но, конечно, не для скачек. Высокие и сильные кобылицы были только подо мной, есаулом Васильевым и сотником Литвиненко. Лучшая лошадь во всей дивизии Бабиева была под Васильевым, на три четверти английской крови, мощная, но спокойная.

Есаул Васильев не был «скакун». От неожиданности — мы также бросились в карьер, но — как попало, и тогда, когда Бабиев был уже далеко от нас впереди. Некоторые прыткие кони выскочили первыми. Моя кобылица, по кличке Ольга, — словно уловив чувство состязания, потребова-18 Елисеев Ф. И.

ла от меня «повод». Да и я сам был ущемлен — как лукавым подходом Бабиева, так и тем, что несколько подчиненных офицеров были впереди меня.

Сильными махами кобылица опередила всех и приближалась к Бабиеву. Я уже не сомневался, что опережу и его. И хотя он указал дистанцию до мельницы, но тут, не доходя до нее шагов двести, вдруг поднял руку вверх и громко скомандовал: