С первого? (СИ)

Он выдыхая, как-то по-бабьи стонет в ответ и прогнувшись в пояснице (вот ведь сучка!) начинает наклоняться над столом...

...Стол трещит, скрипуче взвизгивает, чуть не воет под нами, но выдержит – я всё укрепил заранее, как знал...

...вбиваю его в старую изрезанную клеёнку, в уже местами вытертые голубые цветы и не могу перестать ухмыляться – "папенькин сыночек"...

Выпустил его, отошёл. Презерватив – в узел. На пол. Сам уберёт.

Мой идиот, опираясь руками о столешницу встаёт, всё так же, спиной ко мне, поправляет одежду и, пошатываясь, выходит на улицу. Так и не оглянулся. Не пошёл за ним – пусть побудет один. Ему нужно. Он хоть кончил, страдалец? Не понял.

Потом на верёвке, натянутой между двумя яблонями увидел его стиранные мокрые боксеры. Улыбаюсь. Что ж так незаметно-то спустил, Лера-Валера?

Всегда недолюбливал кровати. Поэтому сейчас мы лежим с моим Лерой на здоровенном раскладном диване. Жмёшь на пульте кнопку и он, жужжа, расползается в ох*енные акры полезной постельной площади. Дорогой, бд*дь, как две кровати! Но стоит того. Пришлось, правда, чуть разобрать стену (еле собрали назад), чтобы внести его в дом, да и снесли одну перегородку – не вставал.

Лера, как отлежится после своего мяуканья, каждый раз хнычет:

– Зачем ты так, Антош... Опять весь день буду, как инвалид... мне ещё в огороде сегодня надо...

Знаю. Не могу сдержаться. Как только вижу этот его блаженный взгляд на меня, когда вечером открываю калитку, так сразу вы*бать его хочется. Что я и делаю, наскоро ополоснувшись из ведра в бане – терпения ни капли. Потом – пульт, диван, подушка. Лерку – пополам, растянуть, вставить. Каждый раз кричит, как вхожу, отбивается. Крови нет, проверял. Играется? Не выяснял. Зачем, если его от этого штырит? Пусть. Заламываю, зажимаю его руки и жду. Затихает. Не двигаюсь. У нас уже выработалась система знаков: мой сладкий Лера-Валера открывает глаза, губы начинают ползти в улыбке. Дальше – я:

– Хочешь? – краснеет и снова закрывает глаза. Значит – можно дальше.

Иногда я сначала отсасываю ему, когда не успеваю с улицы увидеть этот его взгляд и могу сдерживаться. Первый раз меня чуть не вырвало – от неожиданности, не успел среагировать. Как-то до появления этого идиота не возникало желания брать в рот. Со временем изучил всё на практике, понял, что к чему. Распробовал. А Лера-Валера-то оказывается сладкий! Яйца у него – маленькие, гладенькие... Ох*ел, как рассмотрел в первый раз, словно у сопливого младенчика какого! Я примерился, поигрался, даже не успел во вкус войти, как мой блаженный кончил. Тогда впервые собрал всю сперму с живота и переносил ему в рот, как галчонку – опять поиграться потянуло... Стеснялся меня, себя, но всё снял с моего языка, губ, всё вылизал. Так завёлся от процесса Лера-Валера, аж трясло всего – пришлось подрочить ему, чтобы отпустило, чтобы потом не кончил в секунду, когда я буду *бать его... *бать долго, с оттягом.

Он всегда молчит, когда я его трахаю, только шумно дышит и иногда кряхтит от моих слишком сильных толчков. Если я хочу послушать его, то начинаю замедляться. Вынуждаю. Просить не умею и не буду... Лера-Валера распахивает глаза и скулит:

– Ещё... Ещё... Антош... – начинает чаще втягивать воздух, тонкие крылья носа ходят без остановки.

Чуть погодя... будет тебе "ещё". Смотрю на него... в голове звон, сдерживаюсь... глаза умоляющие, едва двигаются сухие губы (что-то шепчет... просит?), облизывает – не помогает, страдальчески морщится:

– Пожалуйста...

Совсем останавливаюсь; не сразу стало получаться, но что не сделаешь, чтобы подразнить его и получить своё. Перехватываю руки – без глупостей. Склоняюсь к нему, облизываю его губы, кусаю, опять облизываю. Так лучше? Ждёт. Руки ему не вырвать – крепко держу. Смиряется. Знает, что пока сам не решу, не двинусь. Хнычет. Умоляет. Дождался – бальзам для слуха... А вот теперь можно и "ещё"!

Я всегда матерюсь, когда трахаюсь – пар спускаю. (Сергевна, бл*дь, со своими лабораторками!) Я, как вскормленный на школьной ниве физик-практик, привык все процессы наглядно представлять, реально так: мой член ходит вперёд-назад по розовому тесному проходу, шёлковые гладкие стенки пульсируют... Чтобы не потерять голову от таких картин, не сорваться сразу в бешеный ритм выдаю всё, что знаю. Помогает. Перчит. Да и Лера как-то не жаловался ни разу на такое моё сопровождение.

Как только мой блаженный начинает издавать эти несуразные звуки, и в самом деле, похожие на мяуканье, значит, скоро спустит. Знаю, как он любит, как ему нравится, хорошо знаю, несмотря на все его жалобы после. Почему не уважить? В приказном: