С полемическим задором (СИ)

Вместе с тем герои Чехова в еще более «снятом» виде, как выражаются дегустаторы, представляют существо русского национального характера, чем, скажем, тургеневские. Это в большинстве люди, запрограммированные на бездействие и прозябание, потому что нравственное и справедливое действие всегда натыкается на произвол – властей, российского менталитета и жизненного уклада. А где нет выхода чистому простому действию, там неизбежны пороки, праздность, скудость интересов. Можно даже обогатиться, как доктор Старцев успешной практикой, можно даже жить в ладу с законом – разочарование неизбежно: кислый крыжовник осуществленной мечты. У российской мечты нет исхода, потому что здесь «всё остается людям» (название одного популярного некогда романа). Но не по принципу наследования по отцу, как в какой-нибудь Шотландии, а по принципам некоего всеобщего разменивания и оставления в дураках. Не та мечта, которая оборачивается на треть обглоданной рыбиной, как в повести «Старик и море» Хемингуэя, а та, которая – кислым крыжовником и без всякого героизма. Буднично, повседневно, день за днем. Что можно сделать полезного (отзвуки «теории малых дел» часты в произведениях Чехова), если ты частный человек – приват-доцент, учитель словесности, извозчик, врач? Если же ты искренне хочешь работать и работаешь, вкалываешь, как доктор Старцев, то тут уж другая российская альтернатива: один с сошкой – семеро с ложкой. И все семеро тобою помыкают, противясь твоему желанию посеять, заборонить, собрать урожай.

Много ли, в самом деле, утешения в том, что в Китае традиции присвоения чужого труда еще богаче и уходят вглубь веков на тысячелетия?

Творчество – это еще и проецирование будущего (правда, не всегда по проложенному мосту художник готов идти). Творчество – это как бы выбраковка ситуаций и отработка тупиковых ходов (в личностном плане). Создавая образы и ситуации, писатель не обязательно напророчит. Но у классиков, в том числе у Чехова, есть устойчивые образы, которые как бы моделируют и приближают вехи его собственной биографии. Не хочу ничего сказать плохого об Ольге Леонардовне Книппер, но как актрису современники оценивают ее невысоко. Так что есть соблазн женские образы некоторых рассказов (Попрыгуньи, Котика в «Ионыче»), а тем более героинь чеховских пьес соотнести, хоть соотношение далековато, с предвидением именно этой фигуры на личном горизонте. Дело ведь не в том, что Чехов посвятил жизнь литературе и потому так долго оставался холостяком. Дело в том, что и отношение к женщине, как она предстает в российских условиях, у Чехова очень настороженное, если не сказать более.

О чем, собственно, рассказ «Ионыч»? О несостоявшейся любви, скажут мне. Нет. Рассказ о том, что человек выбрал дело и в этом выборе сильно проиграл. Правда, Котик сама первоначально отказала Дмитрию Ионычу Старцеву, а когда одумалась, тому уже было недосуг. Совсем как в русской народной сказке «Как журавль и цапля пожениться собирались». Не совсем нормальные испанские художники и французские литераторы создали в Европе репутацию русской женщине как образцу кротости, верности и терпения. Это, в общем, соответствует национальному типу (сравните, например, некрасовских женщин, склонных к самопожертвованию, в цикле поэм о декабристках), но черты сиделки и жандарма, полезные для младенца или буйного жреца искусств, в повседневной семейной жизни имеют оборотную сторону – страшной грубости, мужиковатости («коня на скаку остановит») и распутства. Чеховские женщины не таковы – не соответствуют характеристикам, которые утвердились за русскими женщинами в Европе. Это, как правило, праздные болтливые жеманные существа, ветреные, склонные к супружеской измене, содержанки; они, правда, мечтательны и порывисты, но от них исходит постоянная угроза стабильному образу жизни и состоянию, приобретенному тяжким трудом и испытаниями. Герой Чехова – не замоскворецкий самодур Островского, который просто покупает товар – невесту или любовницу; герой Чехова в большинстве – труженик и по отношению к женщине джентльмен до мозга костей, стрекозиные крылышки за плечами женщин-разорительниц его пугают. «А хорошо, что я на ней не женился», - подумал Старцев». Женщины в рассказах Чехова часто выторговывают себе право быть еще более свободными и независимыми, чем мужчина, который осторожно маневрирует вокруг них, как кот вокруг закрытых сливок. Ольга Ивановна (Попрыгунья) дружит со своим супругом врачом Дымовым, любит художника Рябовского и свою «мертвую природу» («nature morte»), а в результате разрушает и семью, и свое счастье. Рыночные и товарно-денежные отношения к началу первой русской революции развились уже настолько, что женщины из культурного общества могли позволить себе роскошь быть и независимыми, и неподкупными, и даже сокрушительницами устоев (вспомнив непредсказуемых бунинских и купринских чаровниц, жестоких террористок Савинкова). Общество стало богаче, ставки возросли.