С птицей на голове

Я вышел с Дашей из поезда. По перрону едет на велосипеде мужчина в клетчатом пиджаке и держит на поводке большую черную собаку. Она бежит рядом чинно… Вдруг выскочили три дворняжки. Мужчина в клетчатом пиджаке успел отпустить поводок. По мосту над путями идут солдаты. Как по команде оглянулись на собачий визг. Мужчина слез с велосипеда. Черная собака вернулась к нему. Поводок по асфальту — как колокольчик. Что-то на нем металлическое. Блестит. Колечко. Велосипедист в клетчатом пиджаке нагнулся за колечком и поехал дальше. Большая черная собака еще несколько раз гавкнула. Черная пасть. Солдаты спустились с мостика на второй путь. Сержант скомандовал: «Стой! Раз-два». Кто-то еще топнул. Сержант внимательно… У него на деревянном лице собачьи глаза. А у солдат за спинами в мешках лебединые крылья; никто, конечно, не видит, а я знаю. Вот и папа идет с бананом около дворняжек. Они еще рычат и смотрят в сторону удаляющегося велосипедиста. Глаза у них у всех голубые, как у солдат. У папы на лице слезы. Нехорошо подсматривать, но так получилось. Я взял за руку Дашу и пошел вслед за папой.

— Ты плачешь? — спросила у него девушка.

— Это от ветра, — сказал папа.

— Я бананы не ем, — продолжает девушка. — Ты позвонил?

— Да.

— Неприятная новость?

— Да, — кивнул папа, — то есть — нет.

— Я же вижу.

— Успокойся, — пробормотал папа.

— Мне-то что, — говорит девушка. — Я бананы не ем, — повторяет, — не ем.

— Почему?

— Не люблю.

— Почему?

— У них вкус мыла.

— Кто тебе сказал? — и тогда папа сам откусил. — Было еще мороженое, но сегодня и так холодно. Что же тебе купить?

— Колечко.

Они подошли к магазину — уже закрыт. Повернули на пустынную улицу, папа выбросил в кусты шкурки от банана и поцеловал девушку. По улице проскрежетал мотоциклист.

— Ах! — вскрикнула девушка.

Она выбежала на дорогу, присела на корточки, затем вернулась с птичкой в руке.

— Отнеси ее и положи подальше в кусты, — сказал папа. — Может, оживет.

Девушка понесла птичку, а я смотрел на закат. Очень мне тревожно становилось, глядя на пылкие краски. Они разгорались все ярче, притягивали взор — и оторваться от этого прекрасного каждый вечер зрелища не было сил. Деревья в парке почернели, а подстриженная трава приобрела очень яркий, неестественный для живого холодный, даже ледяной оттенок.

— Ах! — поморщился я.

— Что? — спросила Даша.

— Мошка в глаз попала.

— Не три, — сказала Даша, — дай посмотреть.

Достала носовой платочек и тоненькими пальчиками оттянула мне веко. Я замер, еле сдерживал себя, чтобы не взмахнуть крыльями… затем проговорил:

— Холодно, не иначе снег пойдет, а мошкара кружится.

— Готово, — показала Даша на платочке.

— Наверно, та птичка ловила мошек, — догадался я.

— Она умерла, — пробормотала, вернувшись к моему папе, девушка. — Потянулась, закрыла глазки, затрепетала и умерла.

— Как жалко! — воскликнул папа.

Счастье

— Нажимаю на клавиши, будто клопов давлю, — вздохнула Соня, играя на пианино, а я упал перед ней на колени, уткнулся лицом в юбку и закрыл глаза, обнимая.

И, когда я ее обнимал и не дышал, она еще раз вздохнула.

— Ты что, не видишь — мне неудобно играть, — прошептала. — У тебя голова тяжелая, как гиря. Встань! — Опустила крышку пианино и сама поднялась со стула. — Давай хоть немножко поспим.

Не раздеваясь, легла лицом в подушку, а я целовал ее волосы.

— Пусти, — пробормотала Соня, слезая с кровати. — Закрой глаза.

Я услышал, как она за шкафом раздевается, и у меня так застучало сердце, как никогда не стучало, и я не мог расстегнуть пуговицы. Когда я открыл глаза, Соня, в ночной рубашке, нажала на выключатель, но было утро, а не вечер, и она свет не выключила, а включила.

— Автоматом, — пробормотала она, поспешила выключить электричество и легла рядом со мной.

Я осмелился дотронуться до нее.

— Какой ты горячий, — изумилась Соня.

— Ах! — не вытерпел я.

— Не переживай, — пожалела она меня.

— Я очень долго тебя ждал, — объяснил я.

— Еще успеешь, — улыбнулась Соня. — Давай спать!..

Она закрыла глаза и, казалось, уснула. Я тоже закрыл глаза, но заснуть не мог. Через минуту почувствовал, как ее реснички царапают мне щеку, и открыл глаза.

— Ты не спишь?

— Я уже выспалась, — ответила Соня. — А ты поспал?

— Не могу уснуть, — говорю. — Пошли гулять…

Солнце, высоко поднявшись, начало припекать. По улице слонялись куры с разинутыми клювами. На жаре после бессонной ночи совсем разморило. Голова моя была тяжелая, как гиря. Я взял Соню под руку, а идти вместе — у нас ноги переплетались. Подойдя к речке, мы легли в траву и обнялись, не волнуясь — видит ли нас кто или не видит. Солнце жгло невыносимо, а на голом берегу ни одного деревца, чтобы укрыться в тени.

— Давай, — предложила Соня, — искупаемся.

— Еще усну в воде, — испугался я.

Мы поднялись и побрели дальше по берегу. Под мостом Соня сбросила с себя кофточку, затем и лифчик. Над нами проезжает машина, бревнышки перестукивают под колесами одно за другим, а я ухватился за Сонины груди, словно за какие-то мешки, словно кули какие-то, и почувствовал, будто у меня на голове не волосы, а бревна…

— Ох! — вздохнула Соня.

— Чего? — спрашиваю.