С птицей на голове

— Завтракает, — сообщила и, увидев, что я недоволен, что по-прежнему пальцы дрожат на стекле, пьяная, прошептала: — Пускай покушает спокойно — потом хлынет народ. — Она еще ближе шагнула и поправила у меня воротничок. — Куда ты спешишь?

— Иди домой, — подтолкнула ее появившаяся продавщица из молочного отдела. На ходу она жевала.

— Пакет сливок, — показал я, — не этот, а большой за двадцать два рубля, — и протянул деньги.

В одной руке огрызок яблока, другой продавщица взяла деньги, пересчитала одними пальцами, как карты, и подала маленький пакет, но я ничего не сказал, взял сливки, поглядел пьяной женщине в глаза, окунулся в ее растравленную тоску и выскочил из магазина.

За это время солнечные лучи обрели силу — светили ярко и горячо. Я перебежал улицу, прошел мимо цветочных клумб и, очутившись в тени под деревьями, вдохнул сохранившуюся тут прохладу. Шагал неторопливо, словно ленясь, но утро было такое свежее, что сердце, после того как перебежал улицу, продолжало восторженно биться еще долго.

И когда позвонил в квартиру Фроси, не мог отдышаться, волновался и радовался. Но Фрося не открывала. Еще раз позвонил. За дверью ни звука. Нажал и пальца не отнимал от кнопки звонка. Отпустил ее и прислушался. Затем вышел из подъезда — солнце сияло по-прежнему, все осталось как несколько минут назад: чистое небо, зеленые деревья, девушка с книгой на лавочке и мохнатая собака у ее ног, — однако на сердце холодок и снова думаешь о жизни с горечью.

Обогнул дом, за ним простиралась тень. Листья на кустах и деревцах покрыты были росой. Пробирался между ними, и капли осыпались с листьев и оставляли на рубашке расплывчатые пятна, как на промокашке. Ухватился за решетку на первом этаже и подтянулся. Окно оказалось распахнуто. Увидел на кухне над столом бумажный абажур на длинном проводе с потолка: круглый белый шар среди серых стен. Подтянулся к другому окну. Еще один белый шар. Хотел было крикнуть, позвать, но услышал тишину такую, что нарушить ее не решился. Опять обогнул дом. Собака залаяла на меня, и девушка оторвалась от книги.

Я перебежал улицу, но те деревья, под которыми шел пятнадцать минут назад, оказались уже совсем другими, и от этого стало жутковато, хотя, может быть, я просто не заметил, как в душе разрастается тоска, я свыкся с ней и часто не замечал ее появления — она надвигалась всегда незаметно, подобно тени от облака, — и сейчас, когда увидел деревья другими, осознал в себе ее. Осознал и, сжав зубы, шагал и ни о чем не думал, по сторонам не озирался, взор обратил внутрь себя и опомнился, когда застрял среди людей.

Увидел красотку, к ней подвели лошадь; самая задрипанная лошадь элегантней любой женщины, а эта наверняка из цирка, — и я подошел поближе, конечно, к лошади; в это время красотка повернулась ко мне и посмотрела вскользь. В ее голубых глазах застыли слезы. Шагает навстречу; шуршит длиннющее платье, белое, в лиловых цветах, и с голой спиной, прошуршало; прошуршала, обеими руками поддерживала платье, чтобы не наступить на край; я заметил даже опавший лист, прилипший к подошве туфельки. Красотка подошла к толстому мужчине с бородой. В бороде у него крошки, жует бутерброд. Дальше кинокамера на тележке. Оператор смотрит в нее, а тележку толкают по рельсам рабочие; один из них без рубашки. Одной рукой толкал, другой сжимал бутылку пива. Под оранжевым стеклом пузырями пена.

— Стой! — скомандовал оператор, вытирая со лба пот.

Рабочий поднял бутылку над головой, выпятил губы и закрыл глаза.

— Сначала поскачешь на камеру, — начал объяснять красотке бородатый режиссер. — Затем надо повернуть…

— В этой сцене разве не будет моего крупного плана? — перебила его актриса.

Молодой человек с узким лицом и бесцветными глазами равнодушно глядел вдаль и держал лошадь под уздцы. Из-под хвоста лошади на дорожку зашлепали пахучие катышки.

— Где метелка?! — закричала полная растрепанная женщина; у нее на груди мотаются на шнурке от ботинка очки в серебряной оправе. На лоснящейся от пота шее черные полосы от шнурка.

Я засмеялся; смеешься от самых простых вещей, и от этого настроение переменилось, поехало куда-то дальше по косогору.

— Здесь нужна лопата, — сказал я ей и — вижу: идет навстречу Фрося, подошла и расплакалась.

— Что случилось? — спрашиваю.

— Как я опозорилась, — хнычет.

— В чем дело?

— Я забыла по телефону сказать, чтобы ты купил кофе, и выбежала к магазину, но ты к магазину не пришел, к этому магазину, за углом, около прачечной.

— Да, — сказал я, — я проехал две остановки и зашел в «24 часа».

— А я не думала, что ты зайдешь в «24 часа».

— Ну и что, что я зашел туда?

— Я, — говорит, — ждала тебя здесь, и не было сил ждать, и так захотела кофе, что попросила в магазине, чтобы мне дали в долг маленькую пачечку…

— И — дали?

— Нет, не дали, — опять расхныкалась. — Как я опозорилась!

— Не плачь, — утешаю. — Мы сейчас вернемся и в этом магазинчике, за углом, купим кофе.

— Да, — говорит, — в этом … чтобы они увидели.

Заворачиваем за угол, тут она передумала:

— Нет, лучше пошли в овощной, его уже должны открыть.