С птицей на голове

Я прохожу в большую комнату, затем возвращаюсь:

— На диване мне ложиться или на софе?

— Где хочешь, — говорит с ложкой холодного супа в руке.

Открываю шкаф и достаю простыню. Стелю ее с краю софы — у стены лежат в стопках книги. Нашел одеяло и подушку. Разделся, потушил свет в этой комнате и лег, и еще зажал пальцами уши, чтобы не слышать, как за окном труба и ветер… Только стал засыпать, Фрося включила электричество и стала переносить книги с софы на стол. Я глаз не открываю, а она все перекладывает и перекладывает. Сначала я подумал, что Фрося убирает книги ради моего удобства, потом догадался: она их перекладывает, чтобы лечь со мною рядом.

Когда Фрося потушила свет и легла со мной, я обнял ее, как раньше.

— Ой! — вскрикнула она. — Не обнимай меня так сильно, — попросила. — Мне очень больно. Они били меня по ребрам.

И я стал проводить руками, не касаясь ее тела.

— Вот так? — спрашиваю.

— Да, — отвечает, — вот так мне очень хорошо…

И в этот момент за окном полилась вода — кто-то сверху вылил ее, как-то странно вылил; вода — будто камешки застучали по железной решетке и по листьям на кустах. Я догадался, что это старик со второго этажа снял с себя рубашку и вытер лужу в ванной комнате, где нет ванны и течет кран, а под ним стоит дырявое ведро; но так как выкрутить рубашку не над чем, то он открыл окно и в окне выкрутил ее — поэтому вода и полилась странно. Мне стало почти смешно, и опять голос — как труба, и почему до сих пор, до глубокой ночи, играют во дворе, смеются и кричат маленькие дети, и лупят без конца по резиновому мячу, и время от времени кто-то из них постарше — со всей силы — в кирпичную стену.

Не помню, как уснул; просыпаюсь от бряцанья ключей, поднимаю голову — в коридоре Фрося открывает дверь.

— Куда ты?

— Мне послышалось: ты позвал меня, — заявляет, и у нее такой вид, будто она хотела что-то украсть и я застукал ее.

— Я здесь, — говорю. — Закрой дверь и ложись спать.

Закрыла дверь, безучастно прошла по коридору в комнату, и опять голос — как труба, — перелезла через меня к стене, и в одежде забралась под одеяло, и тут же уснула. А я не мог заснуть — начало светать, я тихонько встал и оделся.

Отдернул на кухне штору; сейчас, когда забрезжил свет нового дня, думаешь о жизни не так, как вчера. На столе увидел тарелку холодного супа. Взял ложку и стал хлебать и смотрел в окно. Вижу — по дорожке идет с палочкой старичок и держит перед собой букетик астр. В утренней тишине откуда-то сверху, из дома напротив, раздается голос женщины.

— Иди домой, пьяный дурак, — кричит она, — сколько можно людям спать не давать?!

— Иду! Иду!

А, это у него голос трубы! Как неожиданно! И опять думаешь о жизни иначе, каждую минуту по-другому. Но этот букетик в руках у старичка заставил мое сердце вздрогнуть. Заглядываю в комнату к Фросе: она сидит на софе, локти на коленках и крепко ладонями сжала уши. Я посмотрел на часы, и Фрося оглянулась:

— Тебе надо уходить? Да?

* * *

Бросаю камешки в столб на перроне. Когда рядом проходят, пересчитываю камешки в руке. Так пересчитывал, и вдруг осенило: камешки — из ладони — в карман проплывающей мимо расфуфыренной тети. Оглянулся — никто не заметил; наконец показался поезд. Опять собираю камешки; тепловоз гудит — трясется земля; подымаю голову — первый вагон, за ним сразу двенадцатый, тринадцатый, потом пятый, шестой, седьмой, бегу за седьмым, потому что мне надо восьмой, а поезд еще идет, быстро, — бегу и бросаю камешки: в столб, в мусорное ведро, столб, мусорное ведро, пустое, камешек по жести, слышно звонче, чем перестукивают колеса; вслед за седьмым вагоном пятнадцатый, я останавливаюсь, шестнадцатый, двадцать третий, двадцать четвертый; поезд останавливается на двадцать пятом вагоне передо мной, я бегу дальше; сразу же за двадцать пятым — восьмой.

Проводница открывает дверь, и стала тряпкой протирать металлический поручень, и — отдернула руку, раздался такой звук: дзыньк! — и камешек отскочил от поручня.

— Ты что, с ума сошел?! — кричит мне.

Шлю ей воздушный поцелуй кулаком, потом увидел мальчика, и кулак у меня разжался — посыпались на асфальт камешки: все вместе они прозвучали, будто стеклянные, — от неожиданности я улыбнулся и вздрогнул.

— Павлик! — кричу, и в эту минуту кто-то из сумасшедших, которые — одни — спешили в голову поезда, другие — в хвост, — здорово толкнул его, и он — весь внимание — едва не упал, на глазах слезы; мальчик повернулся к тому, кто его толкнул, но тут с другой стороны — зацепили еще чемоданом, и растерянность на его лице выразилась прекрасно в мечущейся по перрону толпе.

— Павлик? — подбегаю.

— А где мама? — сразу же он спросил.

— Ах да, — не знаю, что ответить.

— Вы — дядя Жора?

— Нет, — отвечаю, вымучив улыбку, и — улыбнувшись, сумел показать на лице прежнюю беспечность и уверенность.

— А где мама? — еще раз спрашивает Павлик.