С ружьем на динозавра

Я мог бы ему ответить, что это впечатление, будто совершаешь уже кем-то когда-то сделанное открытие, возникало у многих ученых Земли. Может быть, это чувство вообще является универсальным, и, может быть, именно на нем зиждется представление о существовании бога. Но я не решился его прервать. Он был весь во власти еще не оформившейся смутной мысли и выражался с большой осторожностью.

— … Другими разумными, — задумчиво повторил Корнелий. — И возможно, что это были вовсе не…

Неожиданно он умолк. У него был страдальческий вид, как у человека, который ощупью приближается к истине, невыносимой и неприемлемой для его сознания.

— Вы мне говорили также, что обезьяны у вас обладают высокоразвитым подражательным инстинктом, не правда ли?

— Они подражают нам буквально во всем, то есть, я хочу сказать, во всех действиях, не требующих осмысленного подхода. Это в них так развито, что глагол «обезьянничать» стал у нас синонимом глагола «подражать».

— Зира, — пробормотал Корнелий убитым тоном, — не кажется ли тебе, что нам тоже свойствен этот дух «обезьянничания»?

И, не дав ей возможности вымолвить слова в защиту своих сородичей, Корнелий взволнованно продолжал:

— Это начинается с раннего детства. Все наше обучение основано на подражании.

— Но ты же знаешь, это орангутанги…

— Да, все дело в них, потому что они воспитывают молодежь своими книгами. Они заставляют ребенка — обезьяну повторять все ошибки наших предков. Этим и объясняется медлительность нашего прогресса. Вот уже десять тысяч лет мы остаемся все такими же и топчемся на месте!

Здесь следует сказать несколько слов о медлительности развития обезьяньей цивилизации. Меня это поразило, когда я изучал их историю, и в этом я увидел основное отличие обезьян от людей. Правда, и у нас были периоды почти полного застоя. У нас тоже были свои орангутанги, составлявшие идиотские программы, оглуплявшие молодежь, и это длилось довольно долго.

Но не так долго, как у обезьян, а главное, совсем на другой ступени эволюции. Темный период застоя, на который жаловался ученый — шимпанзе, затянулся здесь на десять тысячелетий. За это время ни в одной области не произошло сколько-нибудь заметных сдвигов, разве что за последние десятилетия. Но самое любопытное во всем этом для меня было то, что их первые легенды, первые летописцы, первые воспоминания рассказывают о высокоразвитой цивилизации, по сути своей мало чем отличающейся от современной. Древние документы десятитысячелетней давности свидетельствуют, что общая сумма знаний и достижения тех далеких времен были вполне сравнимы с сегодняшними знаниями и достижениями. Но о том, что было еще раньше, не сохранилось ни записей, ни устных преданий, ни одного даже памятника — полный мрак и пустота! Короче, создается такое впечатление, будто обезьянья цивилизация чудесным образом возникла сразу десять тысяч лет назад и с тех пор почти не изменялась. Средняя обезьяна находила это в порядке вещей и ни над чем не задумывалась. Однако пытливые умы, такие, как Корнелий, не могли примириться с существованием этой тайны и мучительно пытались в нее проникнуть.

— Но ведь есть же обезьяны, способные к созидательному творчеству, — запротестовала Зира.

— Да, появились, — согласился Корнелий, — особенно за последние годы. Со временем мысль может воплотиться в действие. Так оно и должно быть, ибо таков естественный ход эволюции… Но то, чего я хочу, Зира, то, чего страстно добиваюсь, — это узнать, как все началось!.. Сегодня мне уже не кажется столь невероятной мысль, что в основе всей нашей цивилизации лежит простое подражание.

— Подражание чему? Или кому?

Но тут Корнелий замкнулся и опустил глаза, словно сожалея, что сказал слишком много.

— Я еще не сделал окончательных выводов, — проговорил он наконец. — Мне нужны доказательства. Может быть, мы найдем их в руинах погребенного города. Согласно отчетам он существовал не десять тысяч лет назад, а много — много раньше, в эпоху, о которой мы не знаем ничего.

Глава 3

Корнелий умолк: казалось, ему было трудно говорить на эту тему, но и то немногое, что я успел понять из его рассуждений, взволновало меня необычайно. Археологи открыли в пустыне множество строений, целый город, погребенный под толстым слоем песка. К сожалению, от него остались одни развалины, но эти развалины — я чувствовал — хранили удивительную тайну, и я поклялся в нее проникнуть. В этом не было ничего невозможного для того, кто умеет наблюдать и сопоставлять, однако орангутанг, руководивший раскопками, такими качествами явно не обладал. Он принял Корнелия с должным почтением к его высокому рангу и в то же время с еле скрываемым презрением к его молодости и необычным идеям, которые по неосторожности тот иногда высказывал.