Шмель и Анжелика всё это время провели на нервах, особенно первый день, когда на кластере разыгрывалась основная драма. Одно дело смотреть на подобное по видео и абсолютно другое, стать реальным свидетелем и почти участником.
В течение дня разговаривали мало, не та обстановка, хотя Медоед и не против был поболтать. Только ближе к вечеру, когда солнце начало клониться к горизонту, а вой умирающего города практически сошёл на нет, товарищи более менее пришли в норму. Даже кажущийся монолитным кваз и тот признался, что пробрало до самых печёнок. В первые часы, особенно. Знать, что буквально в нескольких десятках метров внизу сотни тварей рвут друг друга, жрут людей и в любой момент могут прорваться на крышу… такие себе ощущения…
Готовились ужинать, в котелке уже "доходили" макароны, банки консерв вскрыты, вода на чай тоже вскипела. Дима днём прошёлся по верхним этажам, принёс пару больших бутылей с водой и в буфете одной из фирм, набрал к чаю печенья и конфет.
Анжелика, приняв свою порцию еды из рук Шмеля, спросила вдруг:
— Медоед… — парень перевёл взгляд на девушку. — До меня вот только дошло… если ты родился здесь… то, получается… совсем не знаешь "той" жизни? И я всё удивлялась, почему ты некоторых привычных всем мелочей в упор не замечаешь…
Дима усмехнулся. Ну да, что тут ответить. Девушка, между тем, продолжила, развивая мысль:
— И получается, ты никогда не знал мирной жизни… не знаешь, каково это жить, не опасаясь, что из-за любого угла на тебя может броситься чудище… — она на некоторое время замолчала, поражённая собственному умозаключению.
— Так и получается, — пожал плечами Дима.
— Но ведь это… это жестоко…
Медоед снова усмехнулся, обвёл глазами крышу, устремил взгляд дальше и снова перевёл на Анжелику, посмотрев в глаза:
— Жестоко? Почему? — чуть удивлённо переспросил сначала. — Да, я здесь родился, а другая, та, жизнь, для меня… — на секунду замолчал, подбирая сравнение. — Как кино. И воспринимаю её тоже, как кино. Я не убиваюсь по потерянной жизни. Я ведь ничего не потерял, у меня не было той жизни. Я живу здесь и сейчас. Жил и живу в Улье. Стикс, это мой мир и другого мне не надо. И мне не с чем сравнить, чтобы назвать этот мир плохим. Да, здесь на каждом шагу поджидает смерть, да, люди здесь дерьмо ещё большее, чем злодеи, про которых я читал в книгах. Но сам по себе Улей… он чист. Здесь всё настоящее, нет фальши… за исключением той, которую вы, иммунные, принесли с собой оттуда. Так что… говорить "жестоко" по отношению ко мне, думаю, нельзя, — отвёл взгляд, снова осмотрелся, встретился глазами со Шмелём, тот, оказывается, тоже внимательно слушал.
Продолжил:
— Жестоко, Анжелика, это выдирать или копировать вас, неважно, из привычных условий ваших миров и кидать сюда, в мой мир. Жестоко, когда нормальный, вроде бы, человек, который там имел семью, любил родных и не знал, как это, убивать, а оружие "держал" только в играх, здесь становится конченой мразью, посчитавшей, что здесь можно всё. Жестоко, это когда ради собственной выгоды, вы становитесь готовы на что угодно, — снова замолчал на несколько секунд. — Я однажды спросил у отца, почему люди не могут объединиться и вместе дать отпор монстрам? Зачем люди убивают друг друга..?
Дима замолчал, пережидая, пока ком в горле не "провалится" обратно. Снова накатила тоска.
— И что он ответил? — глухо спросила Анжелика.
— Сказал, что не знает. Это, наверное, единственное, чего он сам не знал и не понимал… — после очередной небольшой паузы, продолжил:
— У людей здесь нет цели. Выжить только, дожить до ночи, чтобы спрятаться в норе и пропить добытые спораны. Вот, что жестоко, по-моему…
— Не все такие… — снова произнесла девушка.
— Вот к "не всем таким" я и возвращаюсь… — и без того невеселое настроение пропало окончательно. Наступившая тишина вдруг сдавила тисками.
Дима со вздохом поднялся, подхватил кружку с горячим ещё чаем и отошёл, скрывшись из вида за одной из надстроек. Шмель хмыкнул. А Анжелика вдруг поняла, насколько ещё велика пропасть недоверия между ними. Внутри кольнуло досадой и обидой. Она же "не такая", Шмель тоже, пусть и пёс на службе у Института. Как доказать это Медоеду? Отчего всё-таки так… больно, когда он смотрит на неё, как… как на любую другую? Ты сама-то как на мужиков глядишь, на него самого, вдруг поймала себя на мысли девушка. Медоед уже раз десять доказал, что он другой. А ты что? Да, нравится он, но всё выспрашиваешь, всё решаешь, тащить его в Институт или нет, чтобы получить… что? Похвалу, пару-тройку жемчужин? Выгоду? Вот об этом он и говорил… и ведь этот разговор она начинала с другой целью, совсем не ожидая, что оно так вывернется… но, поняла сейчас, окончательно, что надо делать и чего она сама хочет.