С театра войны 1877–1878. Два похода на Балканы

– Я покажу вам куриозного субъекта, – сказал доктор, выводя нас из палатки и указывая на крупных размеров солдата, лежавшего на соломе у выхода. Солдат этот, с небритой бородой и с густыми усами, закрученными вверх, сильно напоминал унтера старых времен; принадлежал он к Гренадерскому полку и по имени прозывался Мочалов. – У него, – сказал доктор, – ни больше ни меньше как 23 раны, причиненные ему 17 пулями, из которых шесть навылет, а одиннадцать сидят в нем.

И в доказательство своих слов доктор приподнял Мочалова за руку, поднял рубашку и показал нам спину солдата, где зияли семь черных отверстий – одно из них, по объяснению доктора, было сквозное и выходило в груди; кроме того, две раны в груди и семь ран в ногах, все навылет.

– Ну, как тебе сегодня? – спросил доктор, опуская потихоньку Мочалова, два раза при этом крякнувшего.

– Хорошо, ваше высокоблагородие, – явственно и отчетливо, не то иронически, не то серьезно проговорил раненый.

Верещагин набросал карандашом профиль солдата в свою записную книжку.

– Видишь, – сказал доктор, снова обращаясь к Мочалову, – как тобой интересуются, портрет с тебя написали.

– Ну! – проговорил Мочалов. – Уж мне один портрет – на тот свет! – добавил он слабым голосом.

От наших раненых мы перешли к раненым туркам. Эти помещались вокруг дерева, в тесной куче, на открытом воздухе, так как палатки все были еще заняты нашими ранеными. Сестры милосердия и фельдшерицы, стоя на коленях посреди этой пестрой группы, делали перевязки; гвалт и шум тут стоял страшный. Каждый хотел, чтоб им занялись раньше другого, каждый лез вперед, толкал своего раненого товарища. Стояло принести ведро воды – у ведра между ранеными затевалась драка; стоило явиться солдату с мешком для раздачи хлеба – раздача становилась невозможной, ибо все лезли к мешку и рвали мешок из рук. Приставленная для порядка стража безнадежно разводила руками, не зная, как тут быть. «Чистые звери! – говорил солдат, глядевший на кричащую, стонущую и ревущую группу. – На них конвоя-то нужно больше, чем их самих есть». «Наших егерей-то как порезали!» – замечал другой. «Переколоть бы их всех!» – слышалось в третьем месте. Но то были только слова. Наши же солдаты собрали всех этих раненых на поле сражения и принесли на перевязочный пункт. В самую возбужденную минуту, в минуту взятия редута, редкий штык поднимался, чтобы приколоть раненого турка. На деле русский солдат показал себя высоко великодушным, хотя турки и сделали со своей стороны все, чтобы возбудить в нашем солдате чувства раздражения и злобы.

Мы отошли от группы раненых турок, в которой всего пять-шесть человек тяжелораненых были симпатичнее других, лежа спокойно и видимо страдая; между этими последними один раненый в грудь очень напоминал собой одну из тех восковых фигур, которые показывают в музеях под именем раненого зуава. Он тяжело поднимал и опускал грудь, открывал медленно большие черные глаза и выказывал два ряда белых как снег зубов; он был при последнем издыхании. Мы отошли от группы при звуках похоронного марша, какой слышали поутру: то несли Эбелинга, положенного в дубовый горб, к запряженной волами телеге с тем, чтобы тело покойного переправить в Россию.

Горний Дубник,

19 октября 1877 г.

Отступление турок от Дольнего Дубника в Плевну. Окончательное обложение Плевны